Нестор-летописец

Колыван, побагровев, хотел возразить, но князь велел ему молчать. Взяв из рук отрока ларец, Святослав вынул оттуда грамоту на пергамене, развернул. Держа за угол, потряс ею в воздухе, словно то был замаранный утиральник, а не княжье послание.

– Вот Изяславово злодейство! Что на это скажешь, боярин?

Воротислав Микулич протянул руку.

– Покажи грамоту, князь.

Святослав передал пергамен отроку, тот растянул письмо перед боярином, не дав в руки. Воротислав нагнул по-бычьи голову, ознакомился. Побагровел не меньше Колывана и изрек:

– Ложная грамота! Не писал Изяслав сего.

Святослав соскочил со своего места, быстро подошел к боярину.

– Твердо знаешь? – спросил вкрадчиво.

– Тверже некуда.

Князь вырвал у отрока грамоту, бултыхнул перед глазами боярина подвесной свинцовой печатью.

– Гляди! Изяславова печать?

– Его, – подтвердил Воротислав Микулич. – Татьбой добыта либо подделана.

– Упрям ты, боярин, – вздохнул Святослав, – как дуб в три обхвата посреди дороги.

– Плохая дорога, князь, коли в дуб упирается, – заметил Воротислав. – Лихими людьми наезжена.

– Сам ты лихой разбойник! – плюнул Колыван, не сдержав пылу. – Неча на татьбу кивать, ежели киевский князь сам первый из татей да еще с оборотнем сдружился.

Вслед за ним прочие княжи мужи дали волю чесавшимся языкам. В похабной брани черниговские бояре были сильны, переяславские за ними едва поспевали. В палате от крику сделалось так горячо, что запотело стекло на окнах, лбы взопрели и ядреный шибкий дух встал поверху коромыслом. Боярин Воротислав Микулич, хотя и не мог угнаться за всеми языками и пропускал без ответа много бранных оплеух, все же раздаривал туда-сюда и свои подарки.

Князю Изяславу и его боярам в Киеве должно было этим временем хорошо икаться. Чествовали их «овечьим стадом», «смердьей почесухой», «навкиным приплодом»,  грозились им волчьим хвостом. А в берестовской повалуше икал только Всеволод, до сих пор молчавший. Закрыв рот рукой, он с тоской глядел в мутное окно и тихонько подрагивал. Срамословия его не раззадоривали.

– Вот что я тебе скажу, князь, – крикнул Воротислав, утомившись лаяться. – Твори что душе твоей угодно, только не вини Изяслава в том, что тебе приперло сидеть на великом столе в Киеве.

– Добро, – молвил Святослав. – Если нечего тебе более сказать, боярин, то езжай к Изяславу и передай: дольше трех дней ждать не буду. Или уйдет он, или мы сразимся.

– А я, князь, в Киев нынче не тороплюсь, – вдруг объявил Воротислав Микулич.

Бояре стихли.

– А что так? – участливо спросил Святослав.

– Ты Изяслава все равно одолеешь, и мне ему больше не служить.

– А по чести сказать, – князь прищурился на один глаз, – хочется тебе, боярин, моему брату служить?

– По чести сказать – нет.

– Так чего ж ты за него горой тут стоял? – злорадно крикнул Колыван.

Воротислав Микулич к нему не обернулся, так ответил:

– Вопрос твой, княжий муж, говорит, что не поймешь ты моего ответа на него. Вот и не стану я отвечать тебе.

– Славно, боярин, сказал, – одобрил, смеясь, Святослав. – А послужи-ка мне так же, как брату моему служил!

Боярин согнул в поклоне шею.

– Не прежде, чем сядешь на киевском столе, князь.

Святослав пуще рассмеялся. Забыв про икоту, расхохотался Всеволод. За князьями грохнула и вся повалуша.

Тут в палате возник отрок в мятле, залепленном дорожной грязью. Отбил поклон, виновато сморгнул и объявил:

– Игумен Феодосий отверг приглашение на трапезу.

Святослав недоуменно посмотрел на брата.

– Как отверг?

– Наотрез.

– Да почему?! – в вопросе слышалась обида.

– А чего ты хотел! – вдруг вскинулся Всеволод. – Иного и ждать нельзя было.

– Ты в точности передал игумену мои слова? – спросил отрока Святослав.

– В точности, князь. И старец наказал в точности донести тебе его ответ.

– Говори!

Отрок колебался. Ему очень не хотелось повторять слова монаха.

– Говори, не бойся, – ободрил его Всеволод.

– Феодосий сказал, что не пойдет на пир сатанинский и не прикоснется к яствам, исполненным крови и душегубства. Не соединится с неправедными, не взойдет в совет нечестивых. Нога его не ступит в хоромы беззакония… И еще много чего сказал такого же… Я не все запомнил, – солгал отрок.

Святослав начал было вставать, упираясь в резные подлокотники. Но, будто обессилев, опустился обратно. Отрок спрятался за спину Воротислава, все еще стоявшего посреди палаты.

– Это… да как… – В горле у князя клокотало, на висках вспучились жилы. – Да что он себе… Совет нечестивых!.. да я же его…

Всеволод положил ладонь ему на руку.

– Успокойся, брат! Феодосий  – Божий человек и правду сказал. Что бы ни задумал Изяслав, он старший, а мы в его воле.

– Молчи, Хольти! – скрежетнул зубами черниговский князь, назвав младшего домашним именем, которое дала тому варяжка-мать. – Ты теперь со мной, и я тебя не отпущу. До конца пойдем. Сяду в Киеве, ты получишь Чернигов… Там этот… – вспомнил вдруг Святослав, – Душило. Забирай его себе. – От всплывшего имени строптивого храбра он еще больше озлился: – Изяслав собственных бояр удержать не может, где ему владеть великим столом!.. Что?!