Нестор-летописец

Несда любил это время, когда книжня, раз в седмицу, наполнялась чернецами, Иларион назначал каждому свой урок и тщательно записывал, кому что выдано. А нынешний день вышел к тому же особым. Когда очередь монахов стала редеть, в книжню пришел Никон. Постоял в сторонке, подождал, пока освободится книжарь, и спросил чистых листов пергамена да заодно чернил. Иларион сам налил ему из сосуда чернила, а Несда бухнул на скамью весомую стопу пергамена. Вдруг, схватив руку старого книжника, послушник приник к ней горячими устами.

– Ты что это?!

Никон вырвал руку и нахмурился.

– Знаю твою святость, отче, – хрипло молвил Несда.

– Не пори чепуху, отрок, – внушительным, гулким и раскатистым голосом произнес книжник. Повернулся к Илариону: – Замечаю, что сей послушник, где бы ни увидел меня, пожирает очами, будто похотливец непристойную девицу. В чем корень сего явления?

– Он в обители недавно, отче, а о тебе наслышан как о великом книжнике, вот и пялит очи.

– Прилежен к книгам? – обратился Никон к Несде.

– Весьма, – ответил за послушника книжарь. – К игумену Феодосию пришел с письмом от черниговского воеводы Яня Вышатича. Боярин отписал об отроке похвально.

– Знавал я отца воеводы, слепого Вышату. – Никон присел на лавку и внимательней оглядел Несду. – В Тьмутаракани с ним часто беседовал и много познал от него о новгородских давно минувших делах. Зело утешительны были для меня те беседы. – Это уже не к послушнику было обращено, а к Илариону.

– Чем мог утешить тебя княжий дружинник, отче? – усомнился книжарь. – Он ведь кроме храбрского искусства и боярских забот поди не ведает ничего.

– Не скажи, брат Иларион. Я и сам из киевского боярства вышел, не знаешь? Княжья дружина многое хранит в своих воинских песнях. Обо всем помнит.

– Ну уж обо всем?

– По крайности помнит, что земля Русская пошла не от греков и начало ее восходит далее крещения княгини Ольги в Константинополе. А что нам пытаются привить греки? Что только с царей Василия и Константина, крестивших Русь, началась у нас жизнь, а до того была тьма египетская! Хорошо ли это, брат Иларион?

– Про то не одни греки говорят, но и киевские книжники, составлявшие при кагане Ярославе сказания о русских князьях.

– Верно. Говорят. Я же скажу и иное. Мой летописец все в себя принял – и язычество, и христианство. Ибо следует помнить, сколь трудов приложили князья-язычники, желая прославить  и усилить Русь. И сколь лучше это вышло у Владимира Крестителя.

Никон порывисто развернулся к Несде.

– Ты что скажешь?

– Если низко стояла Русь в поганстве, – дрожащим от волнения голосом заговорил послушник, – тем дивнее чудо преображения ее во Христе и выше подвиг возвеличения среди христианских стран. О язычестве не можно забывать…

– Забудешь о нем, – вдруг с усмешкой оборвал его Никон. – Выйди за ограду, оно тебе в рожу плюнет.

Несда заторопился обнаружить перед книжником свои познания:

– В Новгороде в харатьях писано, будто первым на Руси княжил варяг Рюрик, от которого пошли все нынешние князья. А Киев первым помнит князя Кия, который ходил к Царьграду и принял от греческого царя великие почести. Чья же память вернее, отче? Откуда пошла и как возникла Русская земля?

– Новгородские предания о князе Рюрике я слышал от Вышаты и внес в летописец, – кивнул Никон и спросил, еще пристальнее всматриваясь в лицо послушника с клочковатой растительностью на подбородке: – Сколько тебе лет, юнош?

– Семнадцать исполнилось.

– Я живу на Руси втрое дольше, а ответа на твой вопрос не знаю.

Никон снова обратился к Илариону:

– Отпусти, брат, отрока со мной до кельи, поможет донести пергамен.

Несда вновь упал на колени и приложился лбом о половицу.

– Ну что опять? – уже недовольно воскликнул Никон.

Послушник поднялся и объяснил:

– Ростовский и Суздальский епископ Леонтий велел передавать тебе, отче, поклон от него.

Оба монаха переглянулись, а затем сурово воззрились на послушника.

– Как дерзаешь глумиться над памятью святителя, мученически убиенного? – вопросил Никон. – Леонтий три года как лежит в могиле, о том были верные известия из Ростова.

– Я не глумлюсь, – вытаращился Несда. – То правда. Той зимой я был в Ростовской земле с черниговской дружиной. Заплутал в лесу… Батька Леонтий меня вывел.

– Во плоти? – хором спросили чернецы, снова поглядевшись друг на друга.

Несда повесил голову.

– Он сказал, что рад своему убиению.

Книжню заполнила чуткая тишина, от которой проснулся кот. Полосатый мышелов оттянул зад, поцарапал передним лапами пол, косо посмотрел на людей и пошел добывать ужин.

Глядя на кота, поднялся и Никон.

– Ну, бери пергамен и гряди за мной, юнош. Донесешь ли?

– Невелика тяжесть, отче. – Несда накинул свиту и взвалил на плечо сложенную пополам стопу листов. – Вот была тяжесть, когда меня воевода с мешком, полным репы, гонял по двору до седьмого пота!

– Для чего он сие делал? – спросил книжник, спускаясь по лестнице.

– К монашьей рясе готовил.

– Умен воевода, – пророкотал Никон, – не поспоришь.

– Отче! – воззвал к нему Несда, выйдя на крыльцо под ветер. – Дашь ли заглянуть в твой летописец?

Никон, не оглядываясь, отвечал: