Нестор Махно

– Так что ж вы сидите? Бердянцы! Идите на вокзал. Каждый получит полмешка зерна. Но это не выход. Налаживайте связи с селом, меняйте то, что производите, на сало, муку.

Нестор Иванович с болью чувствовал слабину своей и в целом анархической позиции. Легко в книжках, газетах писать о социальной революции. Но как ее на практике «углублять»? Волин, Аршинов, другие теоретики говорят о «свободном творчестве масс». Что это такое? Вот они, бердянцы, ждут простой и понятный ответ. Где поменять железное ведро на картошку, если тебя ограбят на первом же перекрестке? И опять всплыли-вспомнились жесткие слова кремлевского «бога» Ленина: «Анархисты сильны мыслями о будущем. В настоящем они беспочвенны, жалки». Он что, вождь, лучше знает ответ? Да ни хрена он не знает. Навязывает вековую власть. Только под новым, большевистским соусом. Нагло врет или заблуждается – это не важно. А мы замахнулись на сам фундамент, на устои. Да, где Чубенко?

– Я готов, – доложил Алексей.

– И последнее, – сказал Махно на митинге. – Сейчас мы взорвем тюрьму. Все желающие могут взять кирпич для строительства хат и сараев.

Шофер дал газ. Чихая и дымя, автомобиль поехал по набережной. Михаил Уралов вскочил на подножку.

– Видишь песчаную косу, Батько? – матрос показал в сторону моря. – Она тянется на двадцать верст. Там был Варшавский арсенал кадетов. Они отступали, мы за ними. Слышим: задрожала земля под ногами. Колоссальный взрыв! И еще один, еще. Ужас!

– Мухоморы, зачем допустили? – возмутился Махно. – Это ж наше оружие пропало!

– Бес попутал, – оправдывался Михаил. – Кто виноват – не разберешь. Все палили из винтовок, пушек. Трупы беляков и счас прибивает волной к берегу.

– А осталось что-то?

– Навалом, Батько. Миллионы патронов, тысячи снарядов, английских мундиров и автомобили, даже новый аэроплан. Не желаешь взлететь?

– Ну ты и балабон! – усмехнулся Нестор Иванович.

– А вон знаменитая канава! – тыкал пальцем Уралов. – Чтоб не перепились бойцы, мы вылили сюда весной тысяч три-идцать ведер отличного вина! Мужики, лежа, хлестали и плакали от обиды.

У тюрьмы остановились. Старый каторжанин пощупал кирпичную кладку, постучал по ней кулаком.

– Эти цитадели рабства нужно стереть с лица земли. Навсегда!

– А куда ж ворюг? – вытаращил глаза Михаил.

– Матёрых… в расход по решению Совета. Вшивари… пусть говно возят. В камерах никого нет?

– Проверили, – отвечал Алексей Чубенко.

– Ну, тогда приступайте.

Все, кроме подрывников, спрятались за домом поодаль. Тут же беспокойно переговаривались, зло поглядывали на махновцев жители близлежащих хат. Один за другим грохнули взрывы. Кое-где зазвенели, падая, стекла. Но улице клубами погнало пыль, гарь.

– Что ж вы творите, а? – причитала толстая тетка в синей шляпке. – А если стены у меня лопнули? А потолок? Хто ремонт оплатит?

– Успокой эту квочку. Дай денег, чтоб не визжала, – сказал Махно Уралову. – Останешься комендантом. Пошли смотреть.

На месте тюрьмы лежала груда кирпичей, досок, бревен, и к ним уже ехали на подводах шустрые бердянцы. Эта их торопливость неприятно задела Батьку. «Вот так бы новую жизнь строили, как рушим старое, – подумалось с огорчением. – А тяпнуть на дармовщину мы бегом!» Он постоял у развалин, представил, сколько мук погребено под ними, сколько надежд, слез.

– Чисто сработано? – поинтересовался 4 убенко, отряхивая руки.

– Дурное дело не хитрое, – буркнул Махно, и лицо Алексея вытянулось от удивления.

– Может, что-то не так?

– Да нет. Поехали обедать.

В гостинице за банкетным столом Батько предложил назначить комендантом Бердянска Михаила Уралова. Никто не возражал. Все понимали: разговоры о вольных советах хороши, но без власти, хотя бы временной, не обойтись.

Распределив оружие и крепко выпив, гости переночевали, отправились в Мелитополь. Там тоже после митинга взорвали тюрьму. К вечеру прибыли в Большой Токмак. В сквере увидели памятник Александру II из темно-муругого мрамора. Скульптор постарался: лик императора, высоколобого, усатого, в мундире с эполетами, дышал холодной силой и благородством.

– Освободитель! – то ли с иронией, то ли с почтением сказал старичок, что вертелся поблизости, по виду купец или учитель.

– А вы не родственничек ему? – ласково спросил Лев Голик, начальник контрразведки армии.

– Ну что вы? – полыценно замахал ручками старичок. – Куда мне? И к швейцару-то в Зимний не допустили бы! Александр Николаевич крепостное ярмо аннулировал!

Махно слушал, нахмурясь. Для него этот памятник был лишним напоминанием о судьях, полиции, сытой бюрократии.

– Ярмо, говоришь? – зыркнул он на старичка. – Аты сидел в царской тюрьме?

– Нет. Как можно!

– Тогда и не пой гимны. Волю мы не желаем получить ни от царя, ни от Ленина, ни от черта! – изрек он сурово.

Дедок изумленно вздохнул и стоял с открытым ртом, потеряв дар речи. «Что же это за публика? – соображал. – Налетели, как вихрь. А язык-то наш».

– Чубенко, закладывай пироксилин, – приказал Махно. – Ишь ты, рабство он аннулировал!