Нестрашный мир

Я безумно горда, потому что покрасила целый коридор.

– Маша, вот мне вчера показали мастер-класс! – говорит Евгений Сергеевич. – Покраска, так сказать, тремя движениями. Вот смотри: берёшь, туда-сюда… Я сам это помещение красил. Три раза подряд. Так сказать, в одно жало.

…слышно, как И.Б. говорит по телефону.

– Макс! Понимаешь?! Если ты ещё раз сюда позвонишь, я позвоню на телефонную станцию и скажу, чтобы тебе отключили телефон! Нет, я не буду говорить про глаза. Нет, потому что не буду. Слушай, Максим, или ты нормальный человек, у которого есть девушки и работа, или ты весёлый аутист, который говорит про глаза и про лётчиков. Ты понял? Нет, я спрашиваю, ты понял?!

Стук трубки.

Через пять секунд телефон звонит снова.

– Алё. Нет, Макс, до свидания. Потому что до свидания! Потому что я ещё в отпуске, понимаешь? Я хочу отдохнуть, это ты понимаешь? Нет, мне неинтересно слушать про цветное бельё. Кому-нибудь другому расскажешь про Сергея. А я не хочу. Всё, пока. Звонок.

– Алё. Сказала – больше не буду с тобой разговаривать. До свидания.

Звонок. Телефон звонит минут пять. Наконец успокаивается.

Я с наслаждением вожу валиком по стене.

– Маша, – говорит Евгений Сергеевич, – ты поменьше экс прессии. Покраска стен – это ювелирная работа. А ты как-то уж очень импульсивно. Это дело не терпит суеты.

Хлопает дверь. За дверью оказываются Лена с сыном Пашей. Они растерянно смотрят на нас.

– О! А чего это вы решили покрасить?

– Чтобы ты спросила! – кричит Володя из комнаты.

– А мы на занятия приехали, – говорит Лена.

– Лена! А занятия начинаются с октября!

Лена грустно разглядывает голубые стены. Паша уносится во двор.

Я задумываюсь и закрашиваю зеркало синей краской. Очнувшись, лихорадочно вытираю его грязной тряпкой.

Хлопает дверь.

– А мы на занятия, – говорит Миша, появляясь в проёме. Его дочь Настя застывает в изумлении при виде новых стен.

– А ты второй! – радостно кричит Володя из комнаты. – А занятия с октября.

– Ну потому что дураки же, – сокрушается Миша.

– Зато ты не один, – утешаю я.

– Водостойкие акриловые краски. Рекомендуется использовать при окраске помещений, – подытоживает Миша. – А чего это вы? А я вот шесть лет красил. И сейчас Настю оставляют в школе, потому что я вырезаю лазером дубовые листочки…

Настя легонько гладит меня по голове. Потом говорит:

– Нику дать! (книгу дать) – И идёт к полке.

Там она переворачивает всё вверх дном, раскидывает по полу раскраски, выбирает пять или шесть хороших книжек.

Коридор закончен. Мы любуемся. У меня зелёные волосы, синие руки и пятнистые штаны.

– Знаете, И.Б., эти цвета оставляют такое странное ощу щение. Успешности?

И.Б. смеётся.

P.S.

– Здравствуй, – говорю.

Бросается к маме с криком: «Не хочу вежливый! Хочу невежливый!»

* * *

Дорогой Лёва!

У Егора приступ. Мне трудно понять, что происходит в его голове. Я представляю себе серую армию, берущую на приступ крепость. Дрожат стены и трещат крепостные ворота. Я вижу грозовое море и ударяющие в воду молнии. Мне даже кажется, что я слышу треск электрических разрядов.

С утра Егор веселится и просится прыгать. Вдруг его лицо мрачнеет. Точно как перед грозой. Егор – человек, у которого внутри своя гроза. Обычно она спит. Я не знаю, что будит её. Нужно быть очень осторожным.

Когда приступ, нужно накрыть лицо Егора чёрной тряпкой. Тогда ему лучше. И ещё важна прохлада.

Через несколько часов гроза засыпает опять. Бабушка записывает время приступа: 15.32.

* * *

Дорогой Лёва!

К Уне меня отправила мама Егора. Говорит, приезжает моя подруга из Америки. У неё дочка – Егорина ровесница. Вместе лежали в больнице. Потом они уехали в США. Теперь прилетают на месяц по делам. Я Лене рассказала, что ты с Егором занимаешься, и она хочет, чтобы ты месяц позанималась с Уной.

– А что с ней?

– ДЦП тяжелый, тяжелей, чем у Егора, не может ходить совсем, не сидит, спину не держит. Слепота. Но слышит.

– А что она умеет?

– Видишь, Маша, дело всё в том, что недавно у неё был инсульт. И если раньше она поворачивала голову на своё имя: «Уна», то теперь не знаю. И ест через трубку.

– А…

– Результата никто требовать не будет, – перебивает она меня. – У Лены нет никаких иллюзий. Она очень понимающая мама. Но она тоже хочет, как я, чтобы с Уной занимались, чтобы она не просто сидела в своём кресле, а что-то делала. Чтобы не просто существовала, а жила. Понимаешь?

– Понимаю, – говорю.

Я прихожу на Железноводскую улицу. Там сейчас очень хорошо – и цветущие яблони, и сирень, и черёмуха. И рядом гавань. И ветер.

Уна полулежит в коляске. Она очень похожа на свою русскую маму и при этом совсем не похожа на русскую. Типичная американка. От неё веет заграницей – надёжностью, ухоженностью и уверенностью.

И при этом возникает чувство туманного берега, песчаной косы, по которой идёшь и ни в чём не уверен. Чувство хрупкости, непостоянства и причастности к тайне.

Как всегда, не могу подойти сразу, наблюдаю. Мама говорит:

– Уна! А кто пришел?

Уна никак не реагирует. Мама говорит:

– Who is there?

Уна начинает медленно улыбаться углом рта.