НЕТ

– Это верно – втираться ты умеешь. А вообще нас тогда и правда прилично прихватило. Представляешь: выхожу на базовый аэродром, с подхода запрашиваю погоду, а они говорят, что не принимают никого и ни на чем. Спрашиваю, кто принимает? Отвечают в том, значит, смысле, что приблизительно до Полтавы никто не принимает. Туманы, низкая облачность, обледенение… Горючего у меня на два сорок, а до ближайшей приличной погоды лететь часов шесть. И началась торговля! Каждый норовит спихнуть меня на соседа. А время – тик-тик… Запрашиваю главный диспетчерский пункт и сразу бросаю им кость: прошу дать обстановку по Скандинавии… У меня же аварийная ситуация наклевывается. Но сам от базового никуда, хожу виражами и надеюсь – а вдруг разорвет, вдруг проклюнется полоска в тумане. Минут через двадцать получаю официальную инструкцию: ждать два часа в воздухе, если обстановка не улучшится, высыпать экипаж с парашютами (мы на те полеты брали парашюты), а дальнейшее решение принимать по собственному разумению. Все бы ничего, только на борту у меня пять баб: инженерши, техники из всяких там научно-исследовательских заведений. Бабы на каблучках и парашют видели только в кино…

Канаки делает паузу, неторопливо достает и раскуривает сигарету.

– Ну и…

– Сорок восемь, – говорит Канаки.

– Вот черт уел! – смеется Виктор Михайлович. – И все-таки, что же дальше было?

– Повезло. Ходил-ходил – выходил! Вроде розовые пятнышки на облаках появились. Думаю – разрывает туман. Ограждение просматривается. Хватанул аварийное снижение и быстренько присел. Присел, а куда рулить, не знаю. Снова прикрыло. К нам от диспетчерской "газик" послали для сопровождения, так шофер заблудился. Часа полтора сидели в машине…

В салон входит радист. Подает Канаки радиограмму. Тот быстро пробегает глазами текст и говорит:

– Хорошо. Передай: будем вовремя. Я сейчас иду.

– Ну и какой вывод? – спрашивает Хабаров.

– Научный или вообще?

– Вообще.

– Дуракам везет, – говорит Канаки и поднимается с малинового кресла. – Пошли?

Канаки занимает место командира корабля, молча взглядывает на второго, и тот сразу же поднимается, уступая правое кресло Виктору Михайловичу.

– Старикам всегда у нас почет? – спрашивает Виктор Михайлович.

– Дима, только не говори ему, что молодым везде у нас дорога. Пусть не набивается на комплименты.

Виктор Михайлович поглаживает холодный штурвал.

- У тебя такой вид, – говорит Канаки, – будто тебе до смерти охота выключить автопилот.

– Если не возражаешь, я бы его действительно выключил.

– Поработай, коли хочешь. Поработай.

И Хабаров принимает управление кораблем на себя. Несколько четких движений рулями, и стрелочки на приборной доске замирают, будто приклеиваются к циферблатам, не дышат. Отклонение по высоте – ноль, отклонение по скорости – ноль. Отклонение по курсу – меньше толщины штриха на картушке компаса. Хабаров гонит площадку. Вид при этом у него Довольно безмятежный, только губы поджались. Чтобы так вести машину в возмущенных потоках воздуха – а время близится к полудню и болтает, весьма ощутительно, – надо не просто хорошо летать, надо летать талантливо, летать виртуозно…

Проходит полчаса, сорок минут. Стрелочки по-прежнему не дышат. Хабаров облизывает губы. Жарко. Канаки говорит:

– Слушай, если Севе тебя выгонит, приходи к нам. Вторым я тебя, пожалуй, возьму, ты старательный парень…

– Вторым невыгодно, – говорит Хабаров, не отрывая взгляда от приборов и не поворачивая головы.

– Почему? Вторым к такому командиру, как я, любой за честь почтет, правда, Димка?

– Зарплата маловата, – говорит Хабаров, – и потом ты ревнивец.

– Кто-кто я?

– Ревнивец. Лилечку к штурману прогнал. И это когда я гость на борту, а что будет, если я окажусь твоим подчиненным?

– Ишь ты! Лилечка ему понадобилась…

Они продолжают препираться. А стрелочки не дышат. И отклонение по скорости – ноль, и по высоте – ноль, и по курсу – меньше, чем толщина штриха на компасной картушке…

В расчетный час самолет Канаки выходит на дальний привод, снижается и неслышно катит по бетону. Летчики прощаются.

– Спасибо, Сережа, выручил… – говорит Хабаров. – Я надеюсь, Дима, что вы на меня не в обиде? Ах, вы чудно выспались? Тогда тем более… Всего хорошего (это штурману)… До свиданья. Движки у вас просто звери, как говаривал, бывало, Алексей Иванович Углов, чистые звери! (Это бортинженеру.) Всего хорошего, желаю вам на ближайшие десять лет дистиллированного эфира (это радисту), – и, задержав ее руку в своей руке: – Будьте здоровы, Лилечка, если этот коварный мужчина (взгляд в сторону Канаки) станет вас обижать, немедленно звоните мне. Телефон не потеряйте. Я жду! – и всем: – Сверкнув чемоданами, он исчез в голубых сумерках, напоминавших об уюте, домашнем очаге и ужине в узком кругу особо доверенных лиц…

– Трепло, – сказал Канаки, – но летает, собака, дай бог, дай бог!

– Силен, – сказал Дима.

– Политик, видать. Бо-о-ольшой политик, – сказал бортинженер.

– Ничего у тебя приятель, командир. Сколько ему лет? – сказал штурман.

Радист промолчал.