Нет Адама в раю

Друзья и родственники считали Туссена фантазером и выскочкой. А родился и вырос он на ферме, расположенной в окрестностях Шербурка, и причем далеко не процветающей; двое братьев Туссена добывали минералы и руды на прииске под Асбестосом.

— Одного у него точно не отнять, — говаривали некоторые члены семьи Туссена, — планы он строить мастак.

— А, по-моему, он просто задавака, — говорили другие. — Вбил себе в голову, что в один прекрасный день станет крупным бизнесменом, да еще в Монреале.

— Что делать — он не виноват. Это все Клодетта его настраивает.

— Точно. Клодетта и ее парижская мамочка!

— Ей-Богу, если она снова начнет свои россказни про Елисейские поля и портняжек из Латинского квартала, меня просто вырвет!

— Да. И почему эта старушенция там не осталась, если уж так обожает свой драгоценный Париж?

— И ведь тогда нам не пришлось бы слушать всякие бредни, что плетет Клодетта.

На самом деле другим членам семейства Монтамбо была не по нутру сама манера Клодетты произносить слова. Клодетта говорила на чистейшем французском, которому обучила ее мать, и который резко отличался от местного говора в городках и деревушках французской Канады. Хуже того, Клодетта научила говорить правильно самого Туссена, и вскоре его друзья и родственники к своему вящему огорчению уверились: Туссен потерян для них навсегда.

— Женившись, он задрал нос и вообразил, что уже не ровня нам, — так говорили они, как только речь заходила о Туссене. При этом все почему-то забывали, что тоже состояли в родстве с Клодеттой.

— Только по линии ее отца, — оправдывались родственники Туссена. Хороший был малый ее отец — чистая душа. И спину гнул и вкалывал до седьмого пота, как и любой из нас. Если бы не причуды да жеманство его жены, то Жан не умер бы так рано.

Но вовсе не Клодетта пробудила и разожгла в муже огонь честолюбия. Насколько Туссен мог себя помнить, ему всегда хотелось чего-то другого, нежели работать от зари до зари на развалюхе-ферме или корпеть на асбестовых приисках, как братья. Клодетта лишь укрепила его веру в собственные силы и в лучшее будущее.

— Нет, мы не должны всегда так жить, — заявил Туссен еще при знакомстве с Клодеттой.

Девушка обвела взглядом неказистые хозяйственные постройки и запущенные угодья фермы его отца и кивнула.

— Ты прав, — сказала она.

Сыграв свадьбу, молодые перебрались в Монреаль и поселились у Генриетты, матери Клодетты.

— Вот увидишь, — говорила Клодетта, — пройдет немного времени, и кузница, в которой ты сейчас работаешь, станет твоей. Потом ты купишь себе другую и еще одну, и еще, пока во всем Монреале не останется ни одной лошадки, не подкованной Монтамбо.

— Или одним из его подмастерьев, — засмеялся Туссен.

Клодетта часто и подолгу вела с мамой беседы о предстоящей жизни с Туссеном и о том, как обеспечить свое будущее. Страховых денег, оставшихся после смерти Жана Монтамбо, надолго не хватило бы, как и наследства, полученного Генриеттой от родителей. Нужно смолоду позаботиться о своих преклонных годах, учила дочку Генриетта.

— Туссен, ты и вправду не огорчен, что у нас не будет детишек? — в сотый раз спрашивала Клодетта.

Туссен любовно целовал жену.

— На кой черт нам тут сдались какие-то визжащие отродья? — отвечал он. — Нет, я ими сыт по горло. Дома у себя насмотрелся.

Однако молодые не успели прожить вместе и года, как Клодетта обнаружила, что беременна. Клодетта рыдала навзрыд и так часто падала в обморок, что Туссен всерьез опасался выкидыша, тогда как Генриетта напротив не скрывала, что ждет выкидыша как величайшего блага.

— Вы оба, похоже, с ума посходили, — пилила их Генриетта. — Неужто не знаете, к чему приводит кровосмешение между родственниками?

— Знаю, знаю, — отмахивался Туссен. — Только прошу вас, не нужно без конца напоминать об этом Клодетте.

— Можно и не напоминать, — мрачно говорила Генриетта, — она и так только об этом и думает.

Слезы Клодетты не просыхали, обмороки не прекращались, а Туссен жил в постоянном страхе из-за мрачных предсказаний тещи.

Вот в такой обстановке Клодетта и произвела на свет дочурку весом в пять с половиной фунтов[8]. Приходский священник примчался из церкви Святой Марии крестить младенца уже через час после рождения — ведь было неслыханно, чтобы такие крохотные детишки выживали. Клодетта нарекла дочку Моникой и была убеждена, что малышка умрет еще до захода солнца.

Но Моника не умерла. Девочка росла пухленькой, розовощекой, с очаровательными черными кудряшками и без единого свидетельства, котрое указывало бы на проявление тревожных симптомов, развивающихся у детей, чьи родители состояли в близком родстве. Впервые в жизни у Клодетты, бывшей единственным ребенком в семье, появился предмет заботы. Любуясь прекрасной малышкой, Клодетта следила за ней с волнением, гордостью и обожанием.

— Это нас господь благословил, — говорила она.

— Тебе просто повезло, — сухо роняла Генриетта. — Учти, умный человек никогда не испытывает судьбу дважды.

— Да, мамочка, — покорно отвечала Клодетта.