Нет Адама в раю

— Да, — ответила Моника и, потупив взор, стала рассказывать про Жоржетту. Она и сама не заметила, как вдруг начала плести небылицы.

Жоржетта Монтамбо ни чем не отличалась от большинства других женщин своего круга. Работала не покладая рук, держала дом в чистоте и порядке, старалась, чтобы муж и дети были сыты. В постели всегда покорно исполняла все прихоти мужа, не прося ничего для себя, смиренно вынашивала и рожала детей. От жизни она требовала лишь одного — чтобы окружающие были столь же смиренны и терпеливы, как она сама; поэтому она выходила из себя лишь в тех случаях, когда кто-то из детей бездельничал или уклонялся от своих прямых обязанностей.

Однако Моника нарисовала перед Генриеттой образ злобной мачехи из детских сказок.

— Она даже посмела перечить моему отцу, — наябедничала Моника, потому что не хотела отпускать меня ухаживать за тобой, когда ты умирала. Она думала лишь о том, что лишится денег, которые я приношу домой каждую неделю. Ей было наплевать, что ты умираешь.

— Простолюдинка, — пробормотала Генриетта. — Все Делакруа такие. Невежи один в одного. — Она отпила из чашки бульона, который принесла ей Моника. — Скажи, дитя мое, папа говорил тебе, как ты похожа на свою замечательную мать?

— Никогда, — ответила Моника. — Папа вообще ни разу не говорил со мной про маму. Как будто…

— Продолжай, Моника, — улыбнулась Генриетта. — Что "как будто"?

Моника потупила взор.

— Как будто мамочки вообще не было на свете, — закончила она. — Как будто он всегда был женат на Жоржетте, а Антуанетта, Ансель и я — ее дети.

— Нет, вы не ее дети, — сказала Генриетта. — В ваших жилах течет кровь вашей матери, и это видно по тебе. То же изящество линий. Скажи мне, Моника, что ты собираешься делать после того, как уедешь отсюда?

— Я бы никогда, никогда не уезжала отсюда! — страстно выкрикнула Моника. — Я хотела бы навсегда остаться здесь.

— К сожалению, это невозможно, — деловито ответила Генриетта. — Этот дом слишком велик для меня. Я и раньше это знала, но всерьез задумалась лишь с тех пор, как заболела. Ты не представляешь, во что мне обходится содержание такой махины. Селеста, Норман и Бланш работают не задаром. Две мои кобылы съедают больше, чем пять крепких мужчин. Нет, я продам дом в тот же день, как найду покупателя, хотя и это не решит всех проблем. Меня совершенно задушили налоги. Нет, ни одной из нас оставаться здесь нельзя. Когда ты была еще ребенком и жила под этой крышей вместе со своим отцом, сестрой и братиком, все было иначе. У нас было наследство, доставшееся мне от моего бедного мужа и покойных родителей. Теперь же, увы, жить здесь мне стало не по карману.

— Я знала, что этим кончится, — жалобно проныла Моника. — Ведь жизнь здесь была похожа на рай. А на Земле не может быть рая. Я знала, что этому придет конец, и в один несчастный день я возвращусь в Ливингстон. К Жоржетте, вечной грязи и фабрикам.

Генриетта окинула внучку долгим изучающим взглядом.

— Моника, — сказала она наконец, — тебе уже двадцать один год и внешность у тебя премиленькая. Может быть, ты и не такая красавица, как твоя мать, но все равно очень и даже очень хорошенькая. Почему ты никогда не задумывалась над тем, чтобы выйти замуж?

— Замуж! — воскликнула Моника так резко, что опрокинула стул. — О, Grand-mere, я даже мысли такой вынести не могу. Она одна уже приводит меня в содрогание!

— Господи, да что с тобой, дитя мое? — участливо спросила старушка. Каждая девушка мечтает о том, чтобы когда-нибудь выйти замуж и обрести семью.

— Только не я! — отрезала Моника. — Я бы этого не вынесла.

— А чего ты тогда хочешь? — спросила Генриетта. — Может, пойти в монастырь? Постричься в монахини? Кем ты хочешь отойти в иной мир — старой девой или монахиней?

— Да, — с чувством выдохнула Моника. — Я всю жизнь мечтала стать монахиней. С самого детства.

— Ну и глупышка же ты, Моника, — пожала плечами Генриетта. — Никто еще ничего не выиграл, пытаясь спрятаться от мира. Образумься, прошу тебя. Что тебя так пугает в браке?

Увидев, что девушка прячет глаза и не собирается отвечать, старушка улыбнулась.

— Дело в мужчинах, да? — спросила она. — Тебя страшит мысль о чужом мужчине?

— Да, — еле слышно прошелестела Моника, потупив взор. — Мне делается тошно едва я представлю, как он ко мне прикасается. Мне кажется, я тут же умру.

Генриетта Монтамбо звонко расхохоталась.

— Все не так страшно, Моника, — сказала она, утерев слезы. — Посиди и послушай, что я тебе скажу. Я сама прошла через это и внимательно наблюдала за тем, как это дается твоей матери. Поверь мне, все не так плохо, как ты думаешь. Вот послушай.

И старая дама принялась рассказывать, а Моника внимательно слушала. Сначала она была в ужасе, поскольку даже предствить не могла, что с уст настоящей леди могут слетать подобные слова, но затем, по мере того как стыд и смущение улеглись, она стала воспринимать то, что вещала ей Генриетта.