Нет и не будет. Тексты

мешая разлезаться

дней тряпице.

Мефистофелю I

И так, однажды,

в кармане обнаружить книгу —

форматом в записную,

длинней ладони,

уже, чем ладонь —

чтоб взять – надёжней,

выложив – искать.

***

И в ней, читая по слогам, артикулируя губами,

прочесть незнаемое слово, как будто имя —

единственный знакомый алфабет

здесь собран в слово —

и оно придёт, здесь слово есть само,

есть самое своё же воплощенье.

***

Втянуть во грех, оставив наблюдать,

калечить, зажимая пальцы в двери —

себя/его, вместилище души,

и с нею вместе,

из-за плеча, отворотив лицо,

смотреть в глаза отвергнутых любимых,

потери в счёт бедняги занося,

в счёт чашки Петри, сожителя,

ущербного жильца,

которого покину одного,

когда из-за двери начнут кричать,

чтоб открывал,

что некуда скрываться.

Мефистофелю II

Так Фауст, за мелочью в карман полезши, чтобы отдать за пустячок цветочнице, выуживает книжицу, какой туда не клал, однако же у коей на шмуцтитуле его же почерком надписанное его же имя.

***

Так и девица, обещавшая себя Христу ли, никому ли, единственному ли, приводит путника к молитве обоюдной случайного.

***

Так и входящий в порт корабль, который кем-то из команды предан, самим ли капитаном, может быть, быть может, кем-то, не покидавшим суши, обречён, как ни швартуется – сорвётся с якорей, – геенне ледяной и мраку влажному, сочащемуся мраку, который, раз разлегшись на груди, уже не даст подняться – глазам оставив неодолимый путь наверх, которым вспять не пройти.

***

А в доме брошенном собака, унаследовавшая дом – в буфетной, в бальной зале – где угодно. Ей нету дела до назначения комнат, но быть может, она бы предпочла те из них, где проводили время её люди?

Бежать! – I

Бежать не нужно, не убежать,

когда ты меж стеной и дверью,

а дверь не заперта, и щель растёт, растёт.

***

Слух обегает комнаты в домах, клубок наматывая,

клубок, как многократно повторённый путь,

изъятый из извилистого жерла,

предъявленный нагим моллюском.

***

Едва отпустишь слух – туда, за дверь,

в прибоя молвь, в прибой из голосов,

он ринется, с тем страхом, с той тоской,

с какими ходят мимо дома, зияющего

по темноте, когда нас тащат за руку,

а мы – ребёнок преданый

на скорби и на страх.

Бежать! – I

I

Бежать! Латаньем ветхих кружев не вернуть —

заплаты выйдут мешковинно неловки,

сентиментальности губя труды,

и как же манит глаза, взглянувшие уже,

изъян.

Нащупать шов чужой, нашитый криво

и скособочивший приветливый узор

из папоротников

едва возросших

и ягод,

через который мне б на свет смотреть.

А то упрятывать среди мехов и драпа,

упрятывая в складки, как в карманы снег,

рассыпчатый и вскоре нежно-

усталый.

Не увернуться от свистящих чёрных птиц —

Они пронижут н'aсквозь

Не замедляя лёт.

Торные пути

Когда же торные пути оборотятся

кипящими провалами,

подол из пальцев вон и —

шелестящая волна затапливает

сверху вниз, – всегда настороже,

но лишь теперь и сможешь различать

среди следов безвестных птиц одни —

из пятипалых лап веточковидных,

развёрнутых противухода.

Поток влечёт.

С исподу глянуть —

захлебнуться сном наяву,

в котором краски ярки и чисты,

но прозреваешь за ними

и иное. Сундук, оставленный

каким-то постояльцем жилья,

письмо со штемпелем

оттиснутым в сургуч – чужое,

имена незнаемых людей, равно всё,

что ничьи, слова пустые,

ворожба, которой спервоначалу

не распознать, как и лица второго,

глядящего за спину из волос —

заглядывать под стол

не вдруг возьмёшь в привычку, —

которых уж справлялись пришлецы,

встревожившие

смирных голубей на чердаке.

Не веря

И оставалась в комнате одна

Перегибалась через подоконник

Обе от пола отрывала ступни

Отчаяньем затягиваем'a

Твердила «минует»,

Не веря, что минует.

***

Куда расходятся другие? —

к себе домой

обёртывая

в заградительные шторы

тепло житья, —

в застенчивости перед тьмой,

едва ли знакомой им —

по слухам,

какая и в яснейшей из ночей

протягивает

персты,

напитанные шевелением и хладом

и оборачивает

кошмара мокрой простынёй

лицо —

снов не бывает добрых

для тех, тр'aвлен сворою когтей, клыков,

которые есть плач за проливным дождем,

и смертный

покой в объятиях снегов —

идти на зов,

опаздывать,

быть в шаге и не найти.

***

Поставить рабочий столик

при восточной стороне.

***

Глубоко в воде:

густые небеса, которые у самыя земли

разрезывают словно бы,

а ввысь – разреженней и легче,

они разведены, должно быть,

и не годны ни для чего —

пускай полёт

нашёптывает что-то,

этим крыльям, —

плащом вздыматься,

от самой нижней,

самой тонкой стенки

тверди

земной,

отталкиваться,

и посреди

поднятой мути,

прилежно светить огарочком,

зажжённым не от солнца, не от огня —

во потаённой глуби

не знающем ни об одном из них.

***

Одним из горсти маковых зёрен,

которую бросают под ноги колдуну,

отказавшему смерти,

и он ими заворожен.

***

Страшна заворожённость.

***

Рябь, рябь.

Извлечённое в тайне и второпях письмо,

в котором, разодрав конверт,

как бы со сне, подвластный сну,

не прочитаешь обращенья,

сокрыто, затемнено и отвлеклись глаза.

И красное – как внутреннее солнце

и как море

крови

стучащее в виски прибоем,

за которым придёт волна

сметающая всё,

ровняющая всё.

Румяно личико

Фижем похрустыванье —

преграда и заведомый отказ,

себе во обладаньи телом.