Нет причины для тревоги

«Не скрипи стулом, Аркадий», – пользуясь случаем поддеть деверя, говорит мама.

«Фальшивое и убогое существование», – как припев, повторяет тетя Ирена – эхом голосу с пластинки. Она, на этот раз по-бунтарски, как лошадь гривой, встряхивает копной кудрей и перекладывает ноги в чулке со стрелочкой с колена на колено. Отец отводит взгляд, тяжело вздыхает, вскакивает из-за стола и начинает яростно накручивать ручку патефона.

«Это у тебя желудочное, Ирена», – выносит безапелляционный приговор дедушка. Все на свете беды – от египетского фараона до немецкого фюрера – коренились, по его глубокому убеждению, в несварении желудка. Желчность человека он воспринимал буквально, то есть как желудочный переизбыток желчи. По профессии заурядный лекарь, он всю свою жизнь простоял за аптечным прилавком, но в душе считал себя гением фармацевтики, кем-то вроде средневекового алхимика; все свободное время он посвящал изготовлению универсального средства против желудочных заболеваний. Новоизобретенные рецепты (известные в кругу домашних как микстум-пикстум-композитум) опробовались в первую очередь на бабушке и нашей таксе. Вскоре такса сдохла (это трагическое событие, по моим теперешним подсчетам, совпало со сталинским делом врачей), и соседи шептались, что собаку уморил своими аптекарскими экспериментами дед. Бабушка яростно опровергала эти слухи, указывая на то, что сама она, как видите, жива-здорова и кушает компот, несмотря на то что наглоталась за свою жизнь дедовского микстум-пикстум-композитума не меньше нашей таксы, сдохшей просто-напросто как жертва эпидемии бешенства, свирепствовавшей в тот год в Москве.

«Какая разница: яд или бешенство? – отбрасывала со лба червонные кудри скептичная тетя Ирена. – Очевидно одно: даже собака не может смириться с фальшью и убогостью нашего существования».

«Подумаешь, мы можем нового пуделя себе купить, если понадобится. Или болонку. Мы ни в чем себе не отказываем», – обиженно пожимал плечами дядя Аркадий.

«Нельзя прививать ребенку такой мрачный взгляд на действительность», – поддерживала дядю Аркадия мама, а бабушка тут же пользовалась случаем подложить мне еще одну порцию сырников со сметаной: несчастье, по ее мнению (а разногласия по любому поводу она считала несчастьем), надо заедать калорийной пищей. Я ненавидел сырники со сметаной и обожал золотое руно тети Ирены. Мрачный взгляд на действительность вообще и смерть нашей таксы в частности извиняли отсутствие аппетита и служили поводом отказаться от сырников, и поэтому я демонстративно разделял пессимизм тети Ирены, хотя и был в душе неискоренимым оптимистом. В душе я считал, что живу в самой счастливой стране на свете, и всякий раз поражался отцу, когда он подсаживался к тете Ирене с одним и тем же вопросом: «Скажи, Иреночка, ну что же это такое – заграница? Ну, как там все выглядит? Улицы? Люди? Дома?» Он задавал этот вопрос несчетное число раз, с энтузиазмом ребенка, вымаливающего у родителей одну и ту же сказку перед сном. И тетя Ирена замедленным, как в сновидении, жестом закуривала еще одну папиросу и, прищурившись – то ли от дыма, то ли от мгновенной яркости воспоминания о потерянном рае, повторяла, как стихи, всякий раз одно и то же:

«Ну что тут сказать? Где взять точные слова? Если бы свободу и счастье, красоту и любовь можно было бы пережить, описав их словами, не нужны были бы ни свобода, ни счастье, ни красота, ни любовь, не правда ли? – И она устремляла затуманенный взгляд на слезящееся окно, поросшее февральской оттепелью. – Как отделить себя словами воспоминаний от праздника, который всегда с тобой? Бесконечное разнообразие обычаев, костюмов и лиц. Обилие предметов широкого потребления. Ты сидишь за столиком уличного кафе, а весь этот радостный, пестрый, многообразный мир кружится вокруг тебя. И ты начинаешь кружиться вместе с ним». Она поднималась из-за стола: туфли на шпильках, чулки со стрелочкой, муар в обтяжку с глубоким декольте. Золото ее кудрей, рассыпавшихся по голым плечам, казалось мне снизу, при моем мальчишеском росте, восходящим солнцем, когда она, нагнувшись ко мне, подхватывала меня, приподнимала и начинала кружиться со мной по комнате. И папа приглашал маму, а дедушка – бабушку. Только дядя Аркадий сокрушенно качал головой в сторонке и бурчал:

«Ну и что? У нас тоже есть места публичных развлечений. Как насчет нашего ЦПКиО?»