Нет причины для тревоги

В этот момент раздался звонок в дверь. Это было такси в аэропорт. Райт молча поднялся, взял в руки два тяжелых чемодана и исчез за дверью, не попрощавшись. Отбыл в направлении, предложенном Верой: куда подальше.

* * *

Наутро Вера отправилась в винный магазин. Зонтик действительно нашелся. То есть трудно сказать, был ли это зонтик Райта (то есть подарок сэра Обадии) или чей-то еще зонт; владелец магазина представил ей на выбор несколько забытых зонтов, и Вера выбрала тот, что соответствовал описаниям Райта: черный, старомодный, с металлическими спицами и костяной ручкой. Кнопка там была-таки.

На взлете победного чувства школьницы, сдавшей экзамен на отлично, забыв все оскорбления, она попыталась дозвониться Райту, сообщить ему отрадную новость. Она названивала чуть ли не целую неделю – совершенно безрезультатно. Даже автоответчик отмалчивался. И вот наконец в трубке раздался знакомый голос. Знакомый, но резко изменившийся. Голос был глухой, тусклый, это был мертвый голос. Если бы она не была уверена в телефонном номере, она бы решила, что говорит незнакомый человек. И слова были незнакомые, другие, не те, что она ожидала.

«Райт?»

«Да».

«Это Вера. Из Лондона».

«Да». В трубке слышалась тяжелая отдышка.

«Геня, это ты?»

«Да. Да».

«Это я, Вера».

«Да. Чего ты хочешь?»

«Зонтик. Я нашла зонтик».

«Какой зонтик?»

«Тот самый. Тот, что я потеряла, а ты искал».

«Не помню».

«Как не помнишь? Подарок сэра Обадии».

Пауза, и потом:

«Забудь».

Пауза.

«И, пожалуйста, не звони мне больше».

И Райт повесил трубку.

Вера была напугана всеми этими загадочными паузами. Что все это означало? Вид чужого забытого зонта, омертвелые интонации голоса Райта по телефону вытесняли из памяти все оскорбления и растравляли ощущение собственной вины. Она ведь отдавала себе отчет, насколько важно было Райту обладать этим сувениром российской истории. В России крайне распространен этот историографический фетишизм. Однажды на юбилейной конференции в России я наблюдал, с каким трепетом поклонники Набокова брали в руки отломанную ножку комода, найденного в бывшей семейной квартире (переделанной в учреждение при советской власти), или глядели на огрызки карандашей, оторванные пуговицы и резинки из-под трусов, переданные в дар музею душеприказчиками писателя. Можно себе представить, что для духовного фарцовщика типа Райта означал этот зонтик. Это как отнять любимую игрушку у ребенка. Впрочем, у всех у нас есть неосознанная идея или конкретный предмет, которыми мы безумно дорожим. С подобным предметом человек сживается, как с мелкой привычкой, вроде пристрастия русских людей к черному хлебу с селедкой, и, если этот объект станет недоступным, человек может захиреть, завянуть, умереть. Объект этого обожания может быть не осознан вначале самим обожателем и раскрывается лишь в результате случайного совпадения, сопоставления событий, встреч или расставаний, неожиданно, как этот самый черный зонт.

Получалось так, что в результате ее, Веры, безалаберности Райт потерял нечто вроде эликсира жизни. В молчании его ухода был невысказанный укор. Это чувство вины нуждалось лишь в фактах для подтверждения собственной объективности. И факты, как это часто бывает в России, не заставили себя ждать: все плохое случается, в отличие от общепринятого мнения, всегда вовремя. Вера решила отправиться в Москву и вернуть Райту потерянный зонтик лично. Она стала обзванивать старых друзей. Перед самым отлетом ей сообщили, что с Райтом случился удар, летальное кровоизлияние в мозг. Когда она прилетела в Москву, его уже не было в живых.

* * *

«Так вот вы какая, Вера Балабан», – сказала жена, точнее, вдова Генриха Райта. Они сидели за круглым столом у стены под увеличенной фотографией мужчины и женщины с зонтиками на лужайке парка в мареве дождя, где лучи солнца пробиваются сквозь кроны больших деревьев у них за спиной. Вера осторожно оглядывала квартиру, как дом-музей своего московского прошлого. Книги, книги, еще книги, старое пианино, застекленный сервант с семейными безделушками и письменный стол у окна с черными ветками весенних, обмокших в оттепели деревьев. Она подошла к столу, где лежало недавнее московское издание мемуаров сэра Обадии в переводе на русский, стала листать машинально переплет, и из суперобложки выпала, слетев на пол, ее фотография, за столом в ее лондонской квартире. Вера нагнулась, подняла фотографию. Разгибаться ей было тяжело, лицо покраснело, но не только от усилий – еще от того, что она услышала от вдовы Райта.