Нет причины для тревоги

В душе у Виктора кипела буря чувств, но ни в одном конце мира не прозвучал сигнал тревоги. Его телесный недуг стал музыкой для кого-то еще. Он в этом подлунном мире был транзитным пассажиром, чей внутренний мир запихнули в чемодан и сдали в багажное отделение, не вручив ему ни ключа, ни квитанции. На много месяцев Виктор впал в состояние полной пассивности и безразличия к окружающей действительности. Однажды в теплый летний день он сидел с кружкой пива за столиком на террасе местного паба, среди толпы завсегдатаев разных возрастов, цвета кожи, степени небритости и оборванности. Они, как всегда, обсуждали финансовые нюансы выплаты пособия по безработице в свете колониального прошлого бывшей Британской империи. Неожиданно Виктор увидел ее на углу. Ванда двигалась от угла в направлении паба, одетая, как всегда, в черное шелковое платье, придававшее ее высокой и крупной фигуре легкость, живость и элегантность. Шелк плотно и послушно обтягивал ее тело, и Виктор вновь поразился грациозностью ее телесного облика. Он ощутил неожиданный прилив ностальгической тоски по тем дням, когда оба они были частью творческого процесса по созиданию чего-то сложного и непонятного, грандиозного и прекрасного, большего, чем они сами. Ее короткая по-мужски прическа и крупные черты лица, как будто узнанные им заново, вызвали в нем чувство близкое к раскаянию. Ему снова хотелось дотронуться до умилительно изящной раковины ее уха, заостренного, как у кошки. Но ее уши были скрыты наушниками.

Виктор тут же угадал, что она слушает: как только она завернула за угол и появилась на главной улице, сигнализация во всех без исключения витринах завыла как бешеная. Толпа выпивающих в пабе, уже раздраженная и обозленная собственными жалобами на жизнь, стала невразумительно выкрикивать ругательства и оскорбления, пока еще неясно, в чей адрес. Застарелый страх перед разнузданной агрессивностью толпы заставил Виктор забиться в угол. Но он знал, кого следовало обвинить в этом чувстве страха. Надо прекратить этот вой любой ценой; он должен остановить эту бабу с ее звуковой хроникой отвратительного прошлого, забыть о котором Виктору стоило столько усилий.

«Эта стерва с ее магнитофонными симфониями», – пробормотал Виктор, не замечая, что его услышали окружающие. Соседи по столику тут же стали переспрашивать, о каком магнитофоне он бормочет. Они проследили проследили за его взглядом, устремленным на Ванду. Она уже приближалась к пабу. Слух о том, что именно она и ее магнитофон стали причиной завывания аварийной тревоги, тут же распространился по всей улице. Самые наглые из завсегдатаев паба приблизились к Ванде и потребовали, чтобы она передала им в руки ее портативное записывающее устройство. Она наотрез отказалась. Обозленные физиономии уже окружали ее плотным кольцом. Одна рука потянулась к ее наушникам, другая дернула ее за рукав. Кольцо окружавших ее наглецов росло на глазах. Виктор уже не видел Ванду за спинами разгневанных граждан – до него лишь доносились звуки пощечин и ругательств. Атмосфера накалялась.

И вдруг воздух прорезал вопль. Виктор тут же узнал голос Ванды. Но тембр этого голоса был крайне необычен: это был хриплый взвизг боли – вовсе не бархатное сопрано, сопровождавшее их любовно-симфонические экзерсисы. Это был новый для него звук. Виктор видел, как ее портативный магнитофончик «Сони» взлетел в воздух и, приземлившись на тротуаре, был раздавлен чьим-то подкованным ботинком Док Мартен. На мгновение среди толкотни, между ног, топтавших музыкальный аппарат, он различил окровавленное лицо, чьи знакомые черты были искажены болью и отвращением: это было лицо Ванды. К завыванию тревоги и сигнализации присоединились полицейские сирены и улюлюканье «скорой помощи». На долю секунды взгляды Виктора и Ванды пересеклись, и в ее глазах он прочел скорее удивление, чем упрек. Было ясно, что до больницы она живой не доедет.

Толпа разбрелась по домам, взвизги сигнализации и завывание тревоги в витринах прекратились – казалось, раз и навсегда, поскольку агрессивно настроенные социальные низы разнесли в пух и прах все установки аварийной сигнализации на улице, покончив с буржуазными тенденциями по охране частной собственности. Виктор поднял с тротуара раздавленный карманный магнитофон, вынул оттуда кассету и опустил ее незаметно в собственный карман. Он вернулся в паб, чтобы заглотнуть чего-нибудь покрепче. Он слегка захмелел, и в голове мелькнула мысль: а не заявить ли публично об авторских правах на уличный переполох, спровоцированный магнитофонной записью прошлогоднего бурчания в его желудке? Однако врожденная скромность и чувство собственного достоинства помогли ему заглушить в себе голос тщеславия, нашептывающий ему заодно, что теперь он окончательно освободился от гнетущего прошлого и угрызений совести. В своем доме за каменным забором он сжег кассету на костре за садовым сарайчиком.

* * *