Нет примирения!

— Да, — соглашается Виктор Михайлович. — Довольно обычная. Ну что ж… — Он встал. — Вот ведь как бывает. Знаете, почему я пришел к вам сейчас? — спросил он у подошедшего Александра. — Из-за вашей статьи в газете. Вы сами заставили нас искать резервы. И все упирается опять-таки в вас. Ну, я имею в виду ваши обстоятельства…

— Заколдованный круг? — усмехнулся Александр. — Выходит, если мы хотим что-нибудь улучшить — так это зависит только от нас?

— От каждого из нас! — подчеркнул конструктор. — И я теперь тоже буду говорить не только о том, что нам нужны люди, но и о том, что надо скорее достраивать детский сад! Да, черт возьми! — разошелся он. — От такой, казалось бы, мелочи в конце концов страдает большое дело! А вас, Надежда Петровна, мы все-таки ждем. Не теряем надежду увидеть свою Надежду, — вспомнил он чью-то давнюю остроту и улыбнулся.

Когда он ушел, Надя вернулась к столу.

Александр взял у нее Диму, а она, опершись руками о стол, стала изучать верхний чертеж — жадно, внимательно, неотрывно. Александр смотрел на жену, утихомиривал шепотом сына («Не мешай маме!») и думал о том, как, должно быть, приятно сейчас Наде погрузиться в знакомый мир запутанных линий, вступая в неслышный разговор с невидимым собеседником, автором проекта, и, быть может, даже не соглашаясь с ним, оспаривать предложенное им решение… Ей дан на консультацию этот проект. И кажется странным, что в течение долгого времени Александр не видел жены вот так же склоненной над чертежным листом…

А, собственно, почему? Почему она была вынуждена не работать, хотя это плохо ей и невыгодно государству? Кому же от этого хорошо и выгодно?

Димка заснул, а Надя все еще работала, увлеченная и не видящая ничего вокруг, — читала объяснительную записку, проверяла на клочке бумажки какие-то цифровые расчеты…

Наконец она подняла голову.

— Интересно выходит! — И спохватилась. — Поздно уже! — Потом улыбнулась, глядя на Александра. — А я, Саша, буду работать! С Димкой сделаем так. Ты знаешь, я подумала… Мы сделаем так…

Она подсела к нему и стала делиться своими новыми планами, рожденными нетерпением и вновь пробужденной жаждой к работе…

Они должны переехать в новую комнату. Пока еще не дали квартиру, снимут такой уголок, где найдется хорошая женщина-домоседка… Если вправду сказать, Надя уже присмотрела кое-что, да все не могла окончательно решиться, ждала, потому что это намного дороже да еще придется платить женщине… Не хотелось бы тратить отложенное на отпуск, но к тому времени она заработает. И у них будет все хорошо — ведь Саша сейчас приносит тоже неплохо…

Она говорила, а он молча кивал. Он не мог ей признаться, что с нового месяца у них в бригаде снизится заработок… Разве можно омрачать мечту?

— Ты недоволен? — спросила она, заметив, должно быть, промелькнувшее на его лице выражение озабоченности.

— Нет, почему… — поспешно ответил он. — Ты права.

Тогда она по-своему расценила его настроение.

— Ты узнал про Дашу?

— Что про Дашу?

— Я через Авдотью Мироновну передала ей записку матери. А она просила сказать… Приглашает всех. В субботу, к семи…

— Да… Знаю.

Вот сестре, наверное, кажется, что у нее хорошая, легкая жизнь! Ну, так пусть им всем: и ему, и Наде, и ребятам — будет впятеро, вдесятеро труднее, они не хотят иного!

И все равно с начала месяца пойдут они в ученики! И все равно немедленно устроится на работу Надя!

XVII

…Крутится диск пластинки, заунывная тянется мелодия.

За столом, приготовленным для большого числа гостей, трое. Важная рыхлая Авдотья Мироновна в полупрозрачном платье, как желе в целлофане, подтянутый, в черном костюме Иван Терентьевич и сбоку от них — курносый, небрежно одетый, лоснящийся толстяк, который с аппетитом жует, пьет за рюмкой рюмку и провозглашает щедрые тосты:

— Пьем за технический прогресс! Пьем за преобразование природы!

Гладко выбритый, торжественный Григорий и Даша в белом платье сидят у другого конца стола.

Взлаивает во дворе черный пес на привязи.

Даша вскакивает, бежит к двери, и все молча ждут, повернув головы, но она возвращается одна, натянуто улыбаясь.

И молча подливает вино Григорий.

Только Авдотья Мироновна ведет непринужденный, «светский» разговор:

— Чудесный у вас винегрет, чудесный! И мы с Иваном Терентьевичем так же когда-то начинали. Помнишь, Иван Терентьевич… У нас был такой же случай. Пригласили мы гостей…

— Пьем за процветание человечества! — провозглашает толстяк и тянется к Григорию. — А усатый к тебе не схотел. Ты позвал, а он не схотел. Пьем за культурную революцию!

Крутится диск пластинки. Лает во дворе собака. И, прислушиваясь к ее бреху, пожимает плечами Даша:

— Не понимаю…

— Не схотел к тебе мастер… Надоел, говорит, мне Свиридин, жмот такой, в цехе…

— Да что ты пристал! — возмущается Григорий. — Пей! — И снова подливает вино.

— Пьем за освоение космоса! — кричит довольный толстяк.

Иван Терентьевич тоже выпивает, крякая, нюхает селедочный хвост и вдруг с гоготом вдавливает его в середину цветущего розами кремового торта:

— Сила!

Гогочет и толстяк: