Читаем Нет прощения (СИ) полностью

- Ты долго болел после… - она замолкает, что-то прикидывая в уме. - Гарри, давай мы не будем спешить. Ты попробуешь сам все вспомнить, хорошо? А если не получится, то мы тебе поможем. Думаю, так будет правильно, - она кивает своим словам. - Не переживай, я уверена, ты справишься. Не торопись. Диагностика, - она машет в сторону зависших надо мной цветных нитей, - говорит, что с тобой все в порядке. Ты просто дезориентирован, но это пройдет. А сейчас, молодой человек, вы будете обедать, - она вызывает домовика и дает ему указания, а затем уточняет для меня: - Нужно справиться с этим, пока не пришли твои друзья и не начали тебя отвлекать. Мне и так было непросто уговорить их не сидеть здесь целый день.

Обед, состоящий из бульона и нескольких зелий, которые в меня вливает домовик, я кое-как все же одолеваю, хоть мне и кажется все ужасно безвкусным. Но мадам Помфри ни капельки не тревожится из-за потери мною вкусовых ощущений, а снова и снова твердит, что не стоит ожидать всего сразу. А я ведь даже не могу вспомнить, что было до того, как… как что? Но, прислушиваясь к словам мадам Помфри, которая несметное число раз приводила меня в порядок после очередной неприятности, оставляю свои попытки хоть что-то насильно восстановить в памяти. Почти ничего не помню, кроме того, что я - Гарри Поттер, и я лежу в Больничном крыле. У меня есть друзья Рон и Гермиона - это я тоже знаю наверняка. И, конечно же, мадам Помфри также входит в круг известного мне на данный момент. Подниматься с кровати мне строго-настрого запрещено, да я и не пытаюсь, чувствуя слабость во всем теле, словно оно превратилось в желе. Рассматриваю то, что мне доступно - свои руки. Кисти, выглядывающие из широких рукавов белой больничной рубахи, кажутся слишком худыми, кожа на руках очень мягкая и гладкая - нет ни мозолей от метлы на ладонях, ни… перед глазами все расплывается, словно я должен был увидеть что-то на своих руках, а оно специально спряталось за чарами. Мне становится до тошноты неприятно от такого эффекта, видимо, вызванного невосстановившейся памятью, и я трясу головой. А вот этого точно не следовало делать, потому что мир перед глазами начинает раскачиваться, будто я выпил стакан огневиски на голодный желудок. Цепляюсь за эту мысль - раз у меня возникло такое сравнение, значит, я когда-то напивался. Но память упрямо не хочет мне давать подсказки. Легко сказать - не пытайся вспомнить. Но это неимоверно сложно, потому что без памяти я чувствую себя так, словно у меня нет головы, словно ее ампутировали и заменили капустным кочаном - Мерлин, я даже с трудом дотягиваюсь рукой, чтобы убедиться, что голова у меня все же на месте. Это уже попахивает паранойей - я же обедал, а раз было, куда вливать бульон и зелья… Я хихикаю, вспоминая, как Гермиона кричала на Рона, убеждая его, что голова у него не только для того, чтобы в нее еду запихивать. Первое воспоминание… Это хорошо, это значит, что не все потеряно, и мадам Помфри не обманывает, просто успокаивая меня - она действительно уверена в своих предположениях, что я справлюсь и все вспомню. Чувствую себя немного сумасшедшим и безмерно уставшим. Закрываю глаза и успеваю немного подремать до того, как к вечеру приходят Рон и Гермиона.

Я рад их видеть хотя бы потому, что их-то хорошо помню и узнаю. Но почему-то мне не дает покоя чувство, что я жду еще чьего-то прихода. Того, кто просто обязан прийти, но его имя почему-то ускользает от моей памяти. Предупрежденные мадам Помфри, друзья ничего не хотят мне рассказывать о причинах моего попадания в Больничное крыло, болтая исключительно о квиддиче, о книгах и о том, как они рады моему выздоровлению, зато оговорка Рона приводит меня в шок - сейчас лето! Гермиона ругает Рона за его неосторожные слова, а я судорожно пытаюсь вспомнить, куда же подевались полгода моей жизни… или не полгода? С чего я вдруг решил, что прошло полгода? Я не знаю ответа на собственный вопрос, но почему-то мне все время вспоминается снег. В голове сплошная каша - какие-то смутные обрывки, словно подборка колдографий, собранная безумным Шляпником. Меня это неимоверно раздражает, и я начинаю нервно требовать у Рона рассказать мне все, как есть. Гермиона, видя мое состояние, приводит мадам Помфри, и на этом визит друзей, расстроенных неудачной беседой, заканчивается, потому что мне по настоянию колдомедика приходится выпить зелье Сна без сновидений.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Метафизика
Метафизика

Аристотель (384–322 до н. э.) – один из величайших мыслителей Античности, ученик Платона и воспитатель Александра Македонского, основатель школы перипатетиков, основоположник формальной логики, ученый-естествоиспытатель, оказавший значительное влияние на развитие западноевропейской философии и науки.Представленная в этой книге «Метафизика» – одно из главных произведений Аристотеля. В нем великий философ впервые ввел термин «теология» – «первая философия», которая изучает «начала и причины всего сущего», подверг критике учение Платона об идеях и создал теорию общих понятий. «Метафизика» Аристотеля входит в золотой фонд мировой философской мысли, и по ней в течение многих веков учились мудрости целые поколения европейцев.

Аристотель , Аристотель , Вильгельм Вундт , Лалла Жемчужная

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Античная литература / Современная проза / Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература
Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов
Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов

Новая книга знаменитого историка кинематографа и кинокритика, кандидата искусствоведения, сотрудника издательского дома «Коммерсантъ», посвящена столь популярному у зрителей жанру как «историческое кино». Историки могут сколько угодно твердить, что история – не мелодрама, не нуар и не компьютерная забава, но режиссеров и сценаристов все равно так и тянет преподнести с киноэкрана горести Марии Стюарт или Екатерины Великой как мелодраму, покушение графа фон Штауффенберга на Гитлера или убийство Кирова – как нуар, события Смутного времени в России или объединения Италии – как роман «плаща и шпаги», а Курскую битву – как игру «в танчики». Эта книга – обстоятельный и высокопрофессиональный разбор 100 самых ярких, интересных и спорных исторических картин мирового кинематографа: от «Джонни Д.», «Операция «Валькирия» и «Операция «Арго» до «Утомленные солнцем-2: Цитадель», «Матильда» и «28 панфиловцев».

Михаил Сергеевич Трофименков

Кино / Прочее / Культура и искусство