Нет у меня другой печали

Я выхожу во двор. Затесавшись в гущу молодежи, смотрю на танцующих, слушаю обрывки разговоров и приятно удивляюсь, что не видно ни одного пьяного, не слышно ни ссор, ни грязной ругани. Присмотревшись к группе молодежи, я подхожу и вступаю в разговор. Оказывается, трое из них учителя, четверо остальных — библиотекари. Все из соседнего Красноярского края, закончили там институты, культпросветтехникумы и по назначению приехали в Туву. Вот уже третий день ждут, пока районные власти доставят их в отдаленные селения. Все они русские. Тувинского языка не знают, хотя и полны решимости года за два изучить. Последнее обстоятельство несколько озадачивает меня, и я спрашиваю, как они будут преподавать в школах или работать в Домах культуры и библиотеках, если в такой глухомани тувинское население ни слова не понимает по-русски. Кто-кто, а уж я-то имел возможность на своей шкуре почувствовать, в каком незавидном положении оказывается человек, когда не может объясниться с собеседником. Это относится к самым элементарным, самым простым бытовым вопросам, уже не говоря о преподавании или каких-либо лекциях. Однако молодые люди успокоили меня.

— Будем работать через переводчиков, — говорит один из них, к которому я почему-то сразу почувствовал антипатию. Меня раздражает его чересчур свободная, независимая манера держаться, педантичная аккуратность и даже то, как он танцует — отшлифованные, видимо, не раз отрепетированные перед зеркалом движения.

— Через переводчиков?

— Да. Не мы первые, не мы последние. С переводчиками в Туве работают многие учителя, особенно в захолустье.

— А откуда берутся переводчики? Они работают на общественных началах или получают зарплату?

— Разумеется, это не самодеятельность. Государство платит им жалованье, как и всем педагогам.

— А в библиотеках, Домах культуры?

— То же самое.

Ребята говорили об этом как о самом заурядном, встречающемся на каждом шагу явлении и не видели никаких причин удивляться. Я подумал: где еще в мире увидишь такое, какая из стран того, капиталистического, мира может продемонстрировать нечто подобное, хоть они и во все горло кричат о человечности и гуманизме. Я смотрел на этого юношу, и вдруг у меня прошло, исчезло недавнее чувство враждебности. Теперь я уже совсем не возмущался его аккуратностью и отрепетированными движениями твиста, ибо понял, что не только твист везут они в отдаленнейшие уголки этой горной страны, а что-то гораздо более важное и значительное, хотя и твист, как таковой, вещь неплохая. И чем больше мы разговаривали, тем больше нравилась мне эта молодежь — образованная, думающая, обладающая чувством юмора. Никто из них, если не считать полной светловолосой девушки, чем-то напоминающей пышку, не сетовал, что на их долю выпало работать в этой редко населенной стране, где нет дорог, не летают самолеты, где холодные, вьюжные зимы и горячее, знойное лето. Все они шутили, веселились, танцевали, словно отмечая какой-то особенно дорогой праздник. И только светловолосая «пышка» вздыхала, жаловалась, что неизвестно, как выдержит эти два злополучных года. Она даже не танцевала. Стояла, опершись о деревянный забор, и грубо отказывала парню, осмелившемуся пригласить ее на танец.

— Плохо твое дело, — заметила подруга.

— Почему?

— Плюешь в колодец, из которого пить придется, — сказала ей подруга и сама пригласила отвергнутого.

Рядом с дверью гостиницы была еще одна — в закусочную. Она была открыта. Я забежал на минутку в свою комнату, потому что все деньги оставил в пиджаке, сунул руку в карман, где обычно держал мелочь, и удивился, вытащив крупные банкноты. Первая мысль — кто-то рылся у меня в карманах, пока меня не было в комнате. Но дверь была заперта, а ключ я брал с собой… Ага, должно быть, я сунул деньги не в тот карман еще днем, когда мы с Кара-оолом подводили счет. Однако не та сумма — не хватает денег. Я сунул руку во внутренний карман пиджака и окончательно опешил: мои деньги лежали нетронутыми. Так откуда же взялись эти? И вдруг я все понял. Ах этот Кара-оол! Очевидно, справка о гибели лошади была нужна ему, как мертвому припарки. Это было лишь предлогом, чтобы вернуться и тайком сунуть обратно мои деньги.

Так, с деньгами в руках, меня и застали гости.

Познакомились.

Пожилой человек с сединой в волосах и типичным тувинским лицом представился:

— Олег Саган-оол, председатель Союза тувинских писателей.

Второй гость был гораздо моложе, средних лет, широкие скулы, узкий разрез глаз, черные как вороново крыло волосы.

— Леонид Попов, якутский поэт, — сказал он, пожимая мою руку, и тут же добавил, показывая глазами на деньги, которые я все еще сжимал в другой руке: — Что собираетесь купить?

Я признался, что собирался пойти поужинать, но мои гости и слушать не пожелали: пригласили в свою комнату, где, мол, ждет на столе и ужин, и «все прочее». Они и сами, дескать, проголодались, но ждали, пока я проснусь, а теперь хозяйка гостиницы дала им знать, и они меня уже не отпустят.