Нетерпеливые

Я вышла вслед за ним на улицу. Он шагал молча, лоб его перерезала вертикальная складка. Пересекая рынок, разместившийся на небольшой площади, мы то и дело натыкались на ящики и корзины. Мне приходилось огибать фруктовые и овощные прилавки, чтобы догнать Салима. Его, похоже, нимало не заботило, что я могу отстать. Иногда нагруженные провизией хозяйки оттесняли меня от него. Я пугалась, как в кошмарном сне, и бежала за ним вдогонку.

Потом мы свернули на тенистую улочку; на ее тротуарах толклись дети. Поодаль от остальных сидела девочка с белокурыми косами и смотрела на меня. Меня охватило отчаяние, и я подумала: пускай Салим уходит, а я останусь здесь, на тротуаре, как эта девочка. Буду сидеть и плакать от усталости. Я вновь очутилась в царстве абсурда, где чувствовала себя бессильной. Лишь скрытая где-то в подсознании воля гнала меня вперед.

Улица заканчивалась тупиком. Салим неизбежно остановится; все будет кончено. Но на одном из изгибов я увидела лестницу, ведущую на бульвар. Рядом возвышалась стена. Салим наконец остановился, повернулся ко мне лицом. Сначала на его губах появилась недобрая усмешка, против которой я была бессильна. Когда он заговорил, начал задавать мне вопросы, я была уже далеко. Мне хотелось одного: уйти; я прислушивалась к тому, как это желание завладевает мною целиком.

— Почему вы мне не написали?

Я ничего не ответила… Его взгляд посуровел.

— Вы же знали, что я жду! Четыре дня вы не подавали никаких признаков жизни. Сперва я думал, что вы не можете выйти из дому, потому что вернулся ваш брат. Ответьте: это так?

— Нет, — сказала я устало. — Я вышла бы, если б захотела.

— Если б захотели!.. — усмехнулся Салим.

Тут на меня посыпался град упреков. Его слова больно ранили меня, но я думала об одном: о все глубже разверзавшейся между нами пропасти.

— Видно, вы считаете себя достаточно сильной, чтобы насмехаться надо мною. До сих пор это не удавалось еще ни одной женщине. А я знавал таких, что не чета вам…

Я слушала. То, что он в такую минуту призывает в свидетельницы нашего разговора каких-то других женщин, показалось мне недостойным. Я смотрела на Салима, перестав обращать внимание на его слова. Я созерцала эту грубую маску, эти черты, которые раньше находила благородными, этот взгляд, в котором было столько сдерживаемой ярости, что казалось искаженным все лицо. Раз уж я называла себя мысленно его женой, рассуждала я, мне следовало бы сейчас коснуться этого лица руками, полными нежности, чтобы переделать, укротить его. Я уже видела, как делаю этот шаг навстречу, к примирению. Но не пошевелилась.

Из задумчивости меня вывел голос Салима:

— Вы сами сейчас все разрушили. Все! Я верил в вашу чистоту. Но теперь я вижу: вы как все…

Ощущая пустоту в сердце, я перебила его:

— Вы говорите это серьезно?

— Вполне. Между нами все кончено.

Мы начали спускаться по ступеням. Я чувствовала, как во мне нарастает знакомое волнение. Тот же внутренний жар заставлял меня бунтовать против Леллы, против запертого дома, против всех; он же меня и освободит. И вместе с тем мне было страшно.

Чтобы остаться со всеми вместе, я подчинилась, пошла на самоунижение. Посреди лестницы, на площадке, я заметила дверь в стене здания. Я подтолкнула туда Салима. В коридоре за дверью нас поглотили потемки. Салима я не видела, но с решимостью отчаяния удерживала его перед собой. Я заставляла его слушать меня. Мой собственный голос, каким я умоляла его, доносился до меня словно из другого мира. Меня пожирало пламя. Салим должен понять меня, защитить.

— Салим… возьмите свои слова назад! Одумайтесь!

Он отвечал так глухо, что по телу у меня побежали мурашки:

— Нет, все бесполезно, Далила. Не настаивайте. Все кончено. Надо было послушаться меня. Я никогда не позволю женщине так со мной разговаривать.

— Салим, прошу вас…

Я запиналась, мучаясь тем, что не могу подобрать нужные слова. Я не умела просить. Ведь и в просьбе я упивалась прежде всего собою.

— Салим, в последний раз…

В своем унижении я шла до конца. Сам по себе разрыв для меня тогда мало что значил. Главное — когда я расстанусь с ним, не оказаться одной. Меня подкарауливал дикий, темный зверь; с горящими глазами, в жарком объятии он готовился увести меня за пределы моего «я». Это бегство, этот слепой бросок к горизонту, о котором я всегда грезила… Я унижалась, чтобы избежать этого головокружительного падения.

С закрытыми глазами, готовая на самый невероятный, по моему разумению, поступок, я бросилась к ногам Салима. Мне даже кажется, что перед этим я произнесла: «Броситься к его ногам». Сознание того, что я это делаю, наполняло меня странной гордостью. Да еще этот умоляющий голос, который принадлежал уже не мне. Этот умоляющий голос гордячки, которая боится только самое себя:

— Салим, я прошу вас…

Салим пытался поднять меня весьма деликатно, но звучавшая в голосе усталость не оставляла сомнений в окончательности приговора:

— Вставайте, вы пожалеете об этом. Вставайте и уходите! Все кончено, уверяю вас, Далила, уходите.

Сверкая глазами, я вскочила, освобожденная. Наконец одна.