Нетерпеливые

Я наблюдала за кучкой женщин. Вот престарелая жена Си Абдерахмана, Лла Фатма, — как только пришла Тамани, она наверняка потащила ее, как обычно, в свою комнату, чтобы расспросить о своем единственном сыне, от которого Сиди отрекся, потому что тот женился на европейке. В такие дни ее глаза сверкали радостью. И хотя эти услуги обходились Лла Фатме, видно, недешево, она все равно весь вечер суетилась вокруг Тамани, предвосхищая ее малейшее желание. Это зрелище для меня всегда было невыносимо.

Тетя Зухра низко склонялась над шитьем; время от времени, держа ножницы в руке, она подносила ткань к своим близоруким глазам, чтобы проверить качество шва. Мне и отсюда были видны морщины на ее коричневом лбу, выбившиеся из-под шелковой косынки седые пряди. Старая дева, она уже столько лет лелеяла надежду на замужество, которая все никак не сбывалась. Мой отец, когда был жив, заявлял, что отдаст сестру только в семью не менее знатную, чем наша; но эти-то семьи как раз и осуждали скандальное поведение Си Абделазиза, тем более что ни для кого не являлось секретом, что он проматывает не только собственное состояние, но и сестрино. От партий, которые он посчитал сомнительными, он отказался. «Моя сестра — дурнушка, — говаривал он. — Но это еще не причина, чтобы выдавать ее за кого попало…»

Со смертью моего отца Зухра воспряла духом; но близилось ее сорокалетие. Уже давно не показывался ни один претендент, даже из множества тех, кого неизменно отвергала Лелла с тех пор, как стала вдовой. Так что последнюю надежду Зухра возлагала на Тамани. До сих пор мою тетку останавливала робость. Между ней и Тамани никогда не бывало никаких секретных переговоров. Просто, когда приходила Тамани, Зухра принималась вдвое усердней строчить на машинке.

Собравшись уходить, Тамани поднялась. Обошла по кругу патио, прощаясь с каждой из женщин в отдельности. Я сидела на прежнем месте; Сакина и Аниса оставили меня, убежав в комнату к своему отцу. Тамани приблизилась ко мне.

— До свиданья, Далила… — громко начала она. Потом, нагнувшись, быстро зашептала: — А неплохо тебе было давеча на бульваре Карно, ведь так?..

Тут я вспомнила. Когда днем я шла навстречу Салиму, меня толкнула женщина, закутанная в вуаль, из которой выглядывал только один глаз. Я подошла к Салиму, но заметила, что она остановилась поодаль и еще довольно долго на меня смотрела.

— Смотри, осторожно! Твое счастье, что на этот раз ты наткнулась на меня. Уж я-то не причиню тебе зла… Но если кто-нибудь другой… если твой брат…

Я пристально посмотрела на нее, чувствуя, что бледнею, и злясь на себя за это. Ответить я не успела: она уже повернулась ко мне спиной.

В эту ночь я впервые познала сладость ощущения надвигающейся опасности.

Я трижды ходила с Салимом в конец мола, где громоздились ангары, груды железного лома, за дощатые пакгаузы, белизна которых долго хранила сошедшую с неба светлынь. Трижды ходила туда, словно совершала паломничество.

Там я попадала в область, сотканную из неподвижности, — в ней жесты, объятия, опасно придвигающееся ко мне лицо, которое я принимала, закрыв глаза, обретали волнующую реальность. Стоило нам с Салимом вернуться в эту тень, как вокруг смыкалась молчаливая тайна.

В этот вечер меня внезапно обуял страх. Мне не хотелось лишаться этих часов. Помню, что позже, когда мы, разомкнув объятия, сидели подле стены, я уткнулась лицом ему в плечо. Он медленно приподнял его, повернул к себе, вгляделся в него в свете вечера. Вид у Салима был серьезный, и он мягко спросил:

— Тебе стыдно? — Он ласково провел рукой по моему лбу, по волосам, потом повторил: — Тебе стыдно?

Мне захотелось разрыдаться в его объятиях. Я лишь закрыла глаза.

— Послушай, Далила… тебя уже целовал когда-нибудь мужчина?

Я открыла глаза, потрясенная возможностью, которую я даже не рассматривала.

— Значит, ты так считал?

— Нет, я просто хотел узнать…

— Ты не должен был даже задавать мне такой вопрос.

— Я верю тебе.

Я вновь упала ему на грудь. Он крепко прижал меня к себе. На этот раз я знала, что мне незачем забывать эти объятия, хоронить их там, в тени. Держась за руки, мы пошли обратно. Лишь добравшись до бульвара, мы разжали ладони и зашагали, как обычно, бок о бок.

— До завтра, — сказал он на том месте, где мы всегда прощались.

— Видите ли… я не знаю, смогу ли прийти.

— Почему?

— Пока что мой брат в отъезде, но, если он завтра вернется, я не смогу встретиться с вами.

Он призадумался.

— Я в эти дни совершенно свободен. Как только у вас появится возможность выйти из дому, дайте мне знать… Буду ждать с нетерпением.

Я проводила его взглядом, пока он не исчез. Мне бы следовало сказать ему, что я и сама не смогу пойти туда. Я никогда на это не решусь.

«Тебе стыдно?» — спросил он там. И я закрыла глаза. Не от стыда и не от страха — от одиночества.

* * *

В последующие дни я безвылазно сидела дома. Фарид и Зинеб вернулись, но мне достаточно было бы решиться, и я бы вышла, несмотря ни на что. И все-таки мне не удавалось заставить себя написать Салиму.