Нетерпеливые

Пожалуй, сейчас самое время рассказать о том, что можно было бы назвать моими угрызениями совести. До сих пор меня толкали на вылазки мои подозрения в отношении Леллы, мое возмущение ее, как я считала, ложью. Пока мои мечтания концентрировались на тех двух часах, что мы проводили в безликом кафе, мне было нетрудно бросать вызов своему окружению. Но теперь, говорила я себе, но теперь… Я была во власти страха, в природе которого не осмеливалась признаться и самой себе.

То, что я трижды безропотно следовала за Салимом, объяснялось, думается мне, увлекавшей меня тайной; странное ощущение неизбежного охватывало меня с такой силой, что я шла туда, как идут наши чересчур юные новобрачные к супружескому ложу, — с серьезной покорностью. Мне был необходим этот внутренний огонь, чтобы на краю мола я могла встретить безмолвное объятие мужчины.

Я каменела в его руках; я с каким-то ожесточением закрывала глаза, чтобы забыть это тело, и это дыхание, и эту тишину. Я изо всех сил сдерживала порыв убежать. Укрощая себя, я испытывала горделивую радость от того, что способна дойти до предела в самопожертвовании. Салим разжимал объятия; я отстранялась от него медленно, очень медленно, чтобы по инстинктивной поспешности высвобождения он не заметил, насколько искусственна была моя пассивность. К счастью, к тому времени уже спускалась ночь. Перед новым зрелищем мне было нетрудно забыть то, что было между нами. Я смотрела на Салима с робким вниманием. Я испытывала к нему нечто наподобие уважения за то, что, побывав в самом сердце урагана, осталась невредимой. Сохранялось лишь воспоминание о победе, которую я одержала над самой собой.

Лелла ничего не сказала Фариду, но я знала, что она наблюдает за мной. В первый же день, когда я, вместо того чтобы уйти из дома, как обычно в этот час, продолжала валяться в постели, она вошла в комнату. Подойдя ко мне, в нерешительности остановилась и, так ничего и не сказав, удалилась.

На второй день в то же самое время Лелла вновь вошла ко мне в комнату. Вопрошающий взгляд. Моя улыбка в ответ. Секундное колебание, и она собирается уходить. Я слышу свой спокойный голос:

— Сегодня я никуда не иду.

Она оборачивается, слегка бледнеет. Я нахально усмехаюсь, отвратительная сама себе. Она исчезает. Ей явно хочется, чтобы я ушла. Чтобы Фариду стало известно о моих вылазках? А может быть — кто знает? она рассчитывает погубить меня, предоставив мне свободу действий?

Третий день, тот же час. Никого. Я жду ее. Теперь я вижу ее только за столом, в присутствии остальных. Болтливость Зинеб как рукой сняло: она входит в долгий период тайны беременных женщин. Лелла беседует с Фаридом. Счастье подогрело его темперамент. У него даже привычки изменились: он возвращается после работы домой ровно в половине седьмого.

Четвертый день, тот же час. Заходит Мина. Ни слова не говоря, она протягивает мне письмо. На этот раз я ее не расспрашиваю. Она усаживается, а я распечатываю конверт и пробегаю глазами записку: «Буду ждать вас завтра в десять утра в нашем кафе. Салим».

Я поднимаю голову. Улыбаюсь Мине почти светской улыбкой и безразличным тоном спрашиваю:

— Как твои дела?

Она отвечает, но в ее глазах я читаю вопрос. Была бы моя улыбка чуть растерянней, и он выплеснулся бы наружу. К концу нашего скучного для обеих разговора я спросила:

— Ты не могла бы прийти завтра к половине десятого? В десять мне нужно увидеться с Салимом. Ты скажешь, что я, дескать, позарез нужна тебе для каких-нибудь там покупок. Главное, будь понастойчивей с Леллой…

— А если она заупрямится?

Если она заупрямится, я все равно уйду.

— Она что-то подозревает?

— Откуда мне знать?.. — произнесла я в задумчивости. Во всяком случае, в последний раз меня на бульваре Карно видела Тамани.

— Тамани? Значит, теперь это станет известно всем?

— Да нет, не думаю, — сказала я с улыбкой.

Я была спокойна. Мина — взбудоражена. Я знала, что драма, которую она чуяла, возбуждает ее.

— Если ты боишься, — сказала я после паузы, — можешь не приходить. Как-нибудь выкручусь сама.

— Я приду. Если я и боюсь, то в основном за тебя.

Я ответила ей спокойной улыбкой. Я слишком хорошо понимала, что она, напротив, завидует тому, что я рискнула бросить вызов.

В этот вечер я впервые за много дней вкусила безмятежного покоя. Шепот женщин, возвещающий наступление ночи, «Трек» Си Абдерахмана, его тягучая молитва, умирающие вместе со светом дня звуки дома все это волновало меня. Словно накануне отъезда, я говорила себе, что никогда не забуду этой гармонии.

Фарид озабоченно спрашивал у Зинеб, приходила ли акушерка и что говорила. То была наша соседка, одна из первых мусульманок, начавших работать. Старая дева из семьи со скромным достатком, она ходила по окрестным домам, в каждом из которых ее с нетерпением ждала не только больная, но и вся когорта женщин. И еще долго после ее ухода на все лады обсуждались ее немногословные суровые высказывания.