Нетерпеливые

— Я буду ждать Салима; я выйду замуж только тогда, когда он этого захочет. Но вот чего я прошу: свободы. Свободы, чтобы ходить на занятия.

— Свободы, — повторил он, едва ли не шокированный, как если бы в моих устах это слово становилось непристойностью.

— Ну да! — воскликнула я, наслаждаясь собственным нахальством, — Свободы. Или это слово тебя пугает?

— А зачем тебе эта свобода? — только и ответил он, стиснув зубы, что в иных обстоятельствах заставило бы меня улыбнуться. Но чересчур велико было мое желание его убедить.

— Мне нужно лишь доказательство твоего доверия. Хватит с меня всех ваших расчетов, — ответила я. Потом меня осенило, что, в конце концов, этот человек — мой брат и он один может поверить мне и рассеять этот туман, и я продолжала уже тише, слегка волнуясь: Фарид, я знаю, Тамани будет сеять повсюду то, что захочет: полуправду, полуложь. И все же я выбираю для своей просьбы именно этот момент.

— Слишком велик риск, — отрубил он.

— Откуда эта боязнь риска? — спросила я с вызовом неприязнь и жажда бунта начинали брать во мне верх. — Ты что, не чувствуешь себя в силах противостоять другим?

— Ты забываешь, — с горечью произнес он, — что людское злословие, искусно поддерживаемое Тамани, может повредить не только твоей репутации, а значит, и твоему будущему, но и репутации всей нашей семьи…

— О да, — усмехнулась я, — всему, созданному Леллой!

— Вот именно! — воскликнул он. — Тебе бы следовало уважать свою мать! Она должна была бы служить тебе примером… она дала нам все.

— Она не даст мне Салима, — возразила я. — А от тебя я жду сейчас лишь ответа на просьбу, которую я только что высказала.

— Нет, я могу предложить тебе одно-единственное: свадьбу с человеком, которого ты выбрала сама, и немедленно.

— Я не желаю этого. Если я и выбрала Салима, то потому, что он — самая чистая часть меня. Я не хочу, чтобы он вошел в этот дом, где свила гнездо ложь.

— Какая ложь? — вскричал Фарид.

Но еще до того, как я нанесла удар, он знал, куда он придется.

— Лелла вот ложь! Лелла, которой вы все восхищаетесь и которую ты мне ставишь в пример, тогда как она боится меня, боится Гамани!

— Тамани?

— Да, с тех пор как отец возложил на нее миссию сделать все, чтобы Лелла не вышла вторично замуж. При необходимости она должна открыть ее прошлое, то, чем была наша драгоценная Лелла: почти что проституткой…

Последние слова напугали меня самое. Разрыдавшись, я убежала.

* * *

— Ты зашла слишком далеко, — сказала Тамани. — Ты и в самом деле зашла слишком далеко. Не следует так играть с огнем…

— С правдой!

Я уже пыталась оправдываться. Мой крик становился похожим на защитительную речь. Я с ненавистью вымаливала у нее одобрение.

— Ты довольна, что я отказалась от этой свадьбы? Что я отложила ее на такой срок… за год, как ты говорила, много чего может произойти…

Тамани покачала головой — привычным, тысячекратно повторяемым движением нищих, у которых летними вечерами не остается ничего, кроме безмятежного спокойствия. Она изменилась: в скорбном взгляде ее водянистых глаз читалась необычная серьезность. Ничего похожего на злорадное торжество, которое я ожидала увидеть.

— Нет, теперь я не хочу для своего брата такой жены. Ты опасна…

Она приблизилась. В сумраке спускавшегося вечера она завораживала меня. В ее голосе зазвучала какая-то вековая властность, словно она была лишь посланницей темных сил, передававших мне свое проклятие.

— Ты должна была либо смолчать, либо согласиться на то, что они предложили. Я бы признала себя побежденной; я бы даже не пикнула… Ты должна была набраться терпения… А так ты идешь к своей гибели. То несчастье, что ты сеешь позади себя, однажды встанет между гобой и Салимом… Да-да, даже он отвергнет тебя, когда узнает, на какое зло ты способна… потому что — запомни это хорошенько, Далила, — Господь не любит скандала.

— Не трогай Господа! — отозвалась я, начиная ощущать слабость и даже отчаяние, потому что впервые слышала, чтобы она говорила искренне.

Однако в пустом доме, перед тем как уйти, я воспряла духом. Я не дам себя сокрушить. Я одна, сказала я себе, значит, я сильнее, чем когда бы то ни было.

Часть третья

Глава XX

— Сорок тысяч франков! — объявила старая еврейка, разглядывая меня из темных глубин своей лавки. Я знала, что золотой браслет стоит по меньшей мере вдвое дороже. Когда я вошла, в ее взгляде зажегся огонек настороженности. Она сразу выделила меня из вереницы арабских женщин, в последнее время часто заглядывавших сюда, чтобы обменять свои старинные драгоценности на модную мишуру.

— Согласна! — быстро ответила я, зная, что торговаться у меня недостанет духу.

Я вышла. Теперь денег хватит доехать до Парижа. А там будет видно. О своем отъезде я никого не предупредила. Накануне я покинула дом в уверенности, что больше гуда не вернусь. Войдя в дом сестры, я словно бы ступила в другой мир. Шерифа, видя, что я не в себе, не задала ни одного вопроса. Она уложила меня в уже привычной комнате, и мне была приятна ее материнская забота. Но назавтра она поспешила туда за новостями.