Нетленный прах

Карбальо снова опустился на стул. И выражение лица, и поза (скрещенные на груди руки, нога закинута на ногу) свидетельствовали о глубоком разочаровании. Я добавил, что сочувствую ему от всей души, однако факты свидетельствуют непреложно: книга – это одно, суд – другое. Снова припомнил иезуитов – по его же собственным словам, в течение всего процесса суд ни разу даже не упомянул их.

– Или упомянул? Прозвучали на процессе обвинения по адресу иезуитов?

– Нет, – еле слышно донеслось в ответ.

– И какой же вывод из этого?

– А такой, что они победили.

– То есть?

– Васкес, вы делаете то же самое, что делала вся страна на протяжении столетия. Поскольку не восторжествовало правосудие, поскольку обвинениям Ансолы не был дан ход, значит, все утверждения его – чистейшая ложь. Ваша правда ничего не стоит, друг мой, потому что судебная правда порой сильно отличается от правды жизни. Вы говорите, что ему ничего не удалось доказать в суде, и потому его книга – ложь. А вы спрашивали себя, почему не удалось? Разве не очевидно, что весь процесс был построен так, чтобы Ансола не смог доказать свою правоту? Разве не очевидно, что ему затыкали рот – очень аккуратно, с полным соблюдением законности?

– Позвольте, Карлос… Ему позволяли говорить все, что он хочет. Ему разрешили привести каких угодно свидетелей. Как это ему затыкали рот?

– Вы сами-то замечаете, что повторяете передовицы «Тьемпо»?

– Замечаю, замечаю. И позвольте вам сказать вот что: обозреватель «Тьемпо» совершенно прав. Не знаю, кто это, жалею, что его материал не подписан, потому что, повторяю, он совершенно прав. Прав, когда утверждает, что Ансола не сумел доказать вины Акосты и Корреаля. Прав, когда говорит, что возбудить подозрения против кого-либо – очень легко, однако же такие обвинения требуют доказательств. Почему Ансола не сказал, кем был этот господин в цилиндре? Вы и впрямь считаете, Карлос, что он знал, кто это? Если знал, почему не назвал при всех? Вам не кажется, что не назвал, потому что не знал? Скажите мне, Карлос, только честно – вам не кажется, что Ансола просто блефовал?

– Не кажется, – ответил Карбальо. – Это ведь не покер.

– Он ничего не разъяснил насчет публикаций иезуитов. И насчет тех сборищ, где предположительно были отобраны убийцы. Кто поверит в это? Скажите мне, Карлос, кто такие эти Аристон Мен Хайдор и «Крестьянин», выступавшие в печати против генерала Урибе? Богота в ту пору была не мегаполисом, а просто большой деревней. Затаиться там было трудно, даже невозможно, мне кажется. Почему в таком случае не найти доказательств против двух журналистов-полуфанатиков, прячущихся всего лишь за псевдонимами, двух полоумных клеветников, которых в наши дни полно во всех социальных сетях? Ответ: потому что они всего лишь полоумные фанатики и клеветники. А что касается обществ… Неужели правда? Неужели впрямь существуют группы, финансируемые богатыми людьми, которые отбирают убийц по жеребьевке и поручают им устранять тех, кто почему-либо стал неудобен? Почему Ансола не приводит доказательства всего этого?

– Они победили, – услышал я или, скорее, догадался.

– Я не знаю, кто они. Но дело не в том, что они выиграли – просто истина, которой мы располагаем сейчас, выглядит именно так. И нет достаточных доказательств, чтобы изменить ее.

Карбальо надолго замолчал. Потом с ногами улегся на диван, свернувшись калачиком, как испуганный щенок. И наконец подал голос – голос того, кто потерпел поражение, но не утратил свое твердолобое упрямство. Он не глядел на меня и словно размышлял вслух. Тем не менее говорил он все же не в пространство, а обращаясь ко мне – более чем к кому-либо другому.