Неторопливая машина времени

В ее голосе отсутствуют вопросительные интонации, совсем как в первые дни. Она возвращается к старому? Или это что-то другое? Эгон вздыхает: он утратил свои способности преподавателя. Сейчас они равны. Но этот ее вопрос… Разве не об этом же он только что спрашивал себя? И он знает ответ; кстати, почему бы не признаться себе, что он давно уже знает его?

— Не так, как это было двадцать лет назад. Это любовь… любовь как бы потенциальная, в скобках. Уверенность, что если она вернется, то мы могли бы быть вместе; не так, как раньше, но вместе. Это реальность моего существования, важная часть моей жизни. Но это… не главное.

— А что тогда для вас главное?

Как она ухватилась за это слово! Да, сейчас она смотрит на него с выражением какой-то неосознанной свирепости. Она испытывает его. Да, все вернулось на круги своя.

— Главное, — отвечает он, глядя на свои руки, повернутые ладонями к собеседнице, — это жить. То, что я и делаю здесь. Это занятия со стажерами, изучение архивов, музыка, работа в саду. Жизнь. Это и дала мне Талита — возможность разумного существования в мире с самим собой. Знание того, что я нахожусь там, где должен находиться, что я стал тем, чем должен быть. Она помогла мне стать самим собой.

— Уйдя отсюда.

Он улыбается, радуясь этой проницательности, которую не ожидал встретить у Меланэ.

— Разумеется. Полагаю, что я всегда стремился к недостижимому. И, потом, у меня были бы проблемы с ее реальностью, если бы она осталась. Она была совсем не сахар, эта Талита, даже если учесть, что сегодня я вспоминаю прежде всего самое хорошее в ней. Двадцать лет разницы между нами. Целая жизнь. И какая при этом жизнь для нее! Путешествия… Нет, я не готов был стать ее спутником, даже если она и была готова к этому. Может быть, теперь…

Похоже, что Меланэ немного расслабилась. Вместо маски напряженной невозмутимости на ее лице появилось выражение строгости и мягкости одновременно.

— Она любила вас?

Да, строгая Меланэ, строгая и невольно жестокая. Ей необходимо знать. У Эгона ушло немало времени на то, чтобы смириться с этим ответом, но теперь он знает его:

— Она любила меня иначе. Скорее, как мне кажется, любила того, кем я должен был стать когда-нибудь.

— Именно поэтому она сказала, что вернется?

Это действительно вопрос, вопрос из любопытства, а не очередное испытание; Эгон может позволить себе признаться, что не знает ответа.

— Я не знаю, действительно не знаю, почему она сказала это. (А также не знаю, почему она сказала это в тот момент, когда уже находилась в сфере и была недосягаема…)

— Но вы все еще верите, что она вернется.

Он улыбается.

— Если бы ты задала этот вопрос десять минут назад, я ответил бы «нет». А теперь я отвечу: «Я не знаю. Механика Путешествия позволяет это. Темпоральные парадоксы Путешествия даже позволяют, чтобы она вернулась ничуть не состарившись. Или чтобы разница в возрасте исчезла. Но, возможно, она никогда не вернется. Я не знаю. Но… я выбрал ожидание. Я решил находиться здесь, независимо от того, вернется она, или нет. Я останусь здесь». — Он снова улыбается, почувствовав, как к нему возвращается уверенность. — Я здесь.

На лице Меланэ начинает проявляться ответная улыбка, но она тут же отводит глаза в сторону. Потом она спрашивает старательно нейтральным тоном:

— У вас никогда не было других женщин?

Эгон готов засмеяться, но понимает, что сейчас смеяться нельзя. Она теперь хочет говорить о себе, а не о нем. У него мелькает мысль о возможных последствиях его ответа — но что еще он может сказать, кроме правды?

— Конечно были, Меланэ. — И продолжает легким, но не слишком легким, тоном:

— Это тебя шокирует?

— Знать, что вы нормальный человек? — парирует девушка, глядя ему прямо в глаза. — Нет, я чувствую облегчение.

Ответ столь неожиданный, что он не может сдержать смех. Но Меланэ даже не улыбается и произносит спокойным тоном:

— Значит, и у меня есть шанс.

Смех Эгона мгновенно обрывается.

— Меня нельзя считать героиней бульварного романа, — продолжает она после короткого молчания. — А вас не назовешь тупицей.

— Да, пожалуй, не совсем, — бормочет Эгон. Он уже думал, что она рано или поздно признается, в своем обычном агрессивном тоне, но не предполагал, что так рано.

— Ты заметила, — негромко говорит он, — что ты стала обращаться ко мне на «вы»?

Она мгновенно бледнеет И бросает, стиснув зубы, не глядя на него:

— Отеческий образ. Так лучше, когда на «вы». Эротичнее.

Он встревоженно наклоняется к ней; такого тона он давно не слышал.

— Не нужно так, Меланэ, не нужно. Не отвергай то, что ты чувствуешь.

— А вы, вы не отвергаете это? — огрызается она, все тем же жестким тоном.

Конечно, он тоже часто думал об этом. Иногда растроганно, иногда забавляясь или раздражаясь. Но разве можно отвергнуть? Отвергнуть ее?

— О, нет, Меланэ. Талита тоже была своего рода «материнским образом» для меня. Об этом мне говорили другие, об этом думал я сам. И это было правдой. Но было и многое другое, я знал это, и она тоже знала.

— Но я не… — на этот раз ее голос срывается, и она начинает сначала, более низким голосом. — Я не Талита.