Неудача в наследство

— Видящие, свой дар не на всеобщее благо использующие, а ради собственной выгоды, нарушившие и нарушающие при его помощи законы божьи и людские, — тихо, но чётко проговорила Аннушка известное определение.

— Теперь в основном да, — согласился Ромадановский, но как-то так согласился, что Аннушка почувствовала, что ошиблась. — Отступники ещё до раскола были. И не только видящие — поскольку старообрядцы считали, что к богам достучаться каждый способен. Обряды их это позволяли. Они сформулировали достаточно жёсткий свод правил, как, когда, зачем и во имя чего можно эти обряды совершать. И вот человек, эти правила нарушивший, и есть отступник. Не обязательно видящий. Вообще, время до раскола было… интересное. Видящих рождалось гораздо больше, в монастыри они не запирались. Люди, даром не обладающие, от них не шарахались, да и сами не лаптем щи хлебали, могли обряд и провести, и даже разработать… Кто-то видел, кто-то ведал, а кто-то и то и другое… Куда всё ушло? Невежество кругом и страх. Страх — он всегда рядом с невежеством ходит. Менять… Нужно всё менять… Что-то я совсем сумбурно, — Ромадановский потёр ладонями глаза, вздохнул и продолжил. — Так вот, отступники… Общины старообрядцев до сих пор встречаются. Живут закрыто, с большим миром почти не связаны. Мы за ними присматриваем. С полвека уж. А до того и не знали о них, думали, что истребили всех… Время от времени они отступников к нам выкидывают. Высшая степень наказания это у них. Мы для них безбожники и то ли дикари, то ли сборище убогих, умом скорбных. Так-то!

Аннушка смотрела на князя широко распахнутыми глазами. Как это — они безбожники и дикари? Разве могут у дикарей храмы быть, науки? Как же так? У старообрядцев, говорят, такого не было. Но князь на этом вопросе останавливаться не стал.

— Все отступники, границы общин пересекшие с той поры, как мы их под присмотр взяли, учтены и пристроены, но они ведь и до того приходили. Сколько их или их потомков по землям славским ходит, мы только догадываться можем. Что они тут натворить успели, что дети их накуролесили — подумать страшно. Вот, кстати, тот отступник, что Настасье в юности повстречался, как раз из таких, неучтённых. Одно хорошо, у старообрядцев память долгая. Они общую нашу историю до раскола помнят и о том, что после случилось, свои летописи ведут. И героев своих знают, и отступников. Никого не вычеркивают, не забывают. Те, что после к нам попадали, многое рассказать смогли. И о тех, кого до них выгоняли, в том числе.

Призрачный Милованов-старший демонстративно заскрипел суставами, устраиваясь на стуле поудобнее. Милованов-младший синхронно с ним двинулся на софе. На лицах обоих отразилось одинаковое выражение, как будто они изо всех сил стараются удержать за зубами обращённое к рассказчику понукание. По замеченной в углах усталых глаз Ромадановского усмешке Аннушка поняла, что эту схожесть у предка и потомка не только она отметила.

— Когда Пётр Ростиславович в себя пришёл да разговаривать связно смог, то слова его мне кое-что напомнили. Историю одну. Про отступника, что в середине прошлого века из одной общины выгнали. Её трижды фиксировали.

Ромадановский взял пачку пожелтевшей от времени бумаги, что до того на подлокотнике лежала, и похлопал ею себя по колену. Аннушке показалось, что Андрей Дмитриевич за этими бумагами следит прямо-таки с болезненным любопытством. Миловановы щурились на князя всё с большим нетерпением, и даже миловановский камердинер-друг к беседе интерес выказал, оторвавшись от созерцания открывающихся из окна видов. Леонтий Афанасьевич же, видя это, лишь жмурился как сытый кот, голос его делался всё мягче, всё певучее, так нянюшка Аннушке в детстве сказки о Соколе-страннике сказывала.