Неудача в наследство

— Михаил Арсеньевич Милованов, — представился старичок, встав с кресла и на старинный манер отвешивая Анне глубокий поклон. – Предок того оболтуса, к которому вы, по всей видимости, наведались. Вот не знаю, то ли из-за того, что его в мою честь Михаилом назвали, то ли из-за того, что похож он на меня чрезвычайно, питаю к нему нежнейшую привязанность.

— Анна Ивановна Кречетова, — девушка вернула поклон.

Почему-то ей и в голову не пришло склониться в реверансе, и уж тем более неожиданный собеседник не вызывал желания ограничиться лёгким книксеном. Михаил Арсеньевич одобрительно покряхтел и вновь угнездился в кресле.

— Аннушка, значит, — протянул он задумчиво и покивал. – Ты уж прости старика, я с тобой по-простому буду, по-свойски. За столько лет намолчался, намаялся… не до церемоний сейчас. Ты, я смотрю, девушка понятливая, не то, что некоторые… Приезжал тут один, тоже из видящих… Гонору-то на целый погребок и толку-то дай боги с ноготок! Не получилось у меня с ним задушевной беседы. С тех пор, почитай, уж полста лет прошло… Да ты не тушуйся, присаживайся на софу-то! В ногах правды нет.

Анна благодарно улыбнулась и устроилась на краешке софы. Михаил Арсеньевич продолжал стрекотать, высказывая своё мнение по поводу погоды, урожая, глупости нынешних слуг и непутёвости теперешней молодёжи. Причём к теперешней молодёжи он относил и Анну, и Михаила, и отцов их, и даже пару раз упомянул Александру Степановну, которая, как оказалось, была одно время частой гостьей в усадьбе.

— Не та ноне молодежь, не та! – повторял он задумчиво. – Миша – тот ещё ничего. Беспутный немного, ну да дело молодое, горячее. А вот батюшка его, Николай Игнатьевич, – немочь бледная был. Жизнь промаялся, как и не жил вовсе. Веришь ли? Смеяться лишний раз не осмеливался. Ни голосу в сердцах не повысил, ни руку на какого охламона не поднял, вина и то в рот не брал. Всё от отцовой судьбы берёгся. Всё тихо, всё благостно… Пока вовсе не скис.

Михаил Арсеньевич тяжело вздохнул, вынул, будто из воздуха, серебряную табакерку. Щелчком откинул крышку, украшенную медальоном с изображением Клавдия II, взял изрядную щепоть табаку, шумно втянул в одну ноздрю, затем повторил для второй. Богатырски чихнул, утёрся платком, шмыгнул носом, после чего изрёк:

— Уважаю это дело до чрезвычайности. Вот ежели бы в Славии меньше курили, да больше нюхали, то вдвое бы пожаров меньше было, а здоровых людей – более… Ты, дочка, зачем к Михаилу-то пожаловала, одна, да по темноте? Натворил чего, небось?

Анна как могла коротко описала сложившуюся ситуацию, стараясь не слишком акцентировать внимание старика на неприглядном поведении его праправнука. Как выяснилось – старалась напрасно. Вместо того чтобы осерчать или расстроиться, Михаил Арсеньевич развеселился. Он громогласно хохотал, утирал навернувшиеся на глаза слёзы, хлопал себя по сухоньким коленкам и вновь разражался неудержимым хохотом. Девушка сидела, выпрямив спину до хруста в суставах и осуждающе поджав губы. Ей было неприятно и обидно, что собеседник потешается над унижением отца.

— Ты не обижайся, доченька! – заметив её состояние и вмиг успокоившись, произнёс старик. – Видит божественное семейство – не над тобой смеюсь. Над Мишкой! Послали же боги родственничка. Всё-то у него не как у людей. Веришь? Он ведь и не догадывается, какую кашу заварил. Перебрал вчера да отсыпался весь день. Сейчас уже небось проснулся… голова чугунная. От дворовых своих весь день отмахивался, мсьё своего, не разлепляя глаз, по спине тростью огрел – эка невидаль. Но вот батюшку твоего ведь и в мыслях оскорбить не намеревался, а вышло… Ох лишенько, что же это с соседскою дружбою вино да дурные слуги делают… Ты вот что, зла на него не держи…

— Не буду, раз вы, Михаил Арсеньевич, просите, – произнесла Анна, сгоняя с лица морщинку, притаившуюся меж сведённых было бровей.

— Ты это мне брось, — старик притворно нахмурился и погрозил узловатым пальцем. — Михаил Арсеньевич! Политесы тут разводить удумала. Дедом меня зови, ну на крайности – дедушкой.

— Хорошо, дедушка, — тепло улыбнулась Анна.

— То-то же, — одобрительно крякнул старик, и из-под кустистых бровей неожиданно молодо и лукаво сверкнули глаза. – Что же делать мне с вами, молодыми да непутёвыми… Отец-то сильно осерчал?

— Да уж куда сильнее, за пистолет хватался. На дуэль всё вызвать грозился, пока в голову не пришло, что люди могут подумать, будто он таким образом уплаты долга избежать надеется. Теперь вот сам багаж укладывает, кричит, что, дескать, пусть этот «сосунок» подавится усадьбою, но от него теперь ни слова не дождётся, что для него Михаил Николаевич Милованов – умер, знать он такого не знает и знать не желает, что согласись тот теперь на откуп, отец ни копейки не даст... – Анна вздохнула. – Не могу я так! Бросить всё… Забыть… Там бабушка! Я там каждый цветок, каждую тропинку, каждый закуток знаю! Там родное всё! Как же это бросить, в чужие руки отдать?

Михаил Арсеньевич почесал нос, пощёлкал крышкой табакерки, пару раз качнул туфлей и задумчиво протянул: