Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

Образованная публика, проживавшая, главным образом, в Москве, Ленинграде и других крупных городах СССР, знакомилась с написанными после Первой мировой войны антивоенными произведениями западных писателей так называемого потерянного поколения. Особенно популярны стали романы Эриха Марии Ремарка — они резонировали с настроениями советской молодежи. Кинематограф доносил антивоенные настроения до массового сознания. Фильмы «Сорок первый», «Баллада о солдате» и «Чистое небо», созданные ветераном войны Григорием Чухраем, картина «Летят журавли» режиссера старшего поколения Михаила Калатозова изображали войну как бесконечно разнообразную панораму личных драм, где патриотизм, героизм, чувство долга соседствовали с предательством, трусостью, низким карьеризмом. Причем грань между ними, грань между жизнью и смертью нередко определялась слепым случаем, непредвиденными обстоятельствами. В пронзительном фильме Андрея Тарковского «Иваново детство» рассказывалось о том, как война калечит детскую душу. Новые фильмы периода «оттепели» разительно отличались от сталинских фальшивых и помпезных агиток — их патриотизм был зовом сердца, а не барабанного боя. Лучшие киноленты о войне напоминали кинозрителям о взлете народного духа, самых ярких его страницах. Но они же поднимали вопросы о том, почему надежды на лучшую послевоенную жизнь оказались раздавленными^{702}.

В СССР миллионы людей подписывали официозные воззвания за мир, но при этом мало кто из них ясно понимал, куда может привести гонка ядерных вооружений. События, связанные с Берлинским кризисом или ситуацией вокруг Кубы, внушали тревогу, но нехватка информации и пропагандистские фильтры ее заглушали. И все же были люди, прежде всего среди писателей, поэтов и художников, которые чутко реагировали на происходящее. Их взгляды перекликались с настроениями американских битников Аллена Гинзберга и Джека Керуака, чье бунтарство против господствующей культуры питалось страхом перед ядерной войной. Белорусский писатель Алесь Адамович и русский поэт Булат Окуджава не только оплакивали своих сверстников, погибших во время Второй мировой войны, но также способствовали изменению общественных настроений — все больше людей задумывались о том, что расколотый мир может ввергнуть человечество во всеобщую катастрофу. В 1961 г. за рубежом под псевдонимом Абрам Терц вышел рассказ Андрея Синявского «Гололедица», в котором содержался намек на ядерные испытания и их последствия. Осенью 1962 г. поэт Андрей Вознесенский, находясь за границей, сказал в одном из интервью: «Восхищаюсь битниками: они поэты атомного века». Литературный критик Игорь Дедков, часто публиковавшийся в журнале «Новый мир», записал в своем дневнике: «Любые приготовления к войне отвратительны. Я боюсь не за себя, а за сына и миллионы таких, как он. Если это убеждение считается пацифизмом, то я — пацифист». Позже Адамович писал о себе и некоторых идеалистах-«шестидесятниках»: «Наш пацифизм был связан с нашим желанием решить более обширную задачу». Эта задача заключалась в том, чтобы преобразовать общество и царящие в нем взгляды, доставшиеся в наследство от Сталина^{703}.

Ученые, работавшие над созданием ядерного оружия, пользовались особыми привилегиями и доступом к высшему руководству страны. Некоторые из них пытались использовать это, чтобы повлиять на советскую оборонную политику с позиций здравого смысла. Однажды на банкете по случаю успешного завершения ядерного испытания молодой Сахаров произнес тост в присутствии главкома РВСН маршала Митрофана Неделина. Ученый предложил выпить за то, чтобы такое страшное оружие никогда не было бы применено. Маршал ответил ученому пословицей: «Старик на ночь молился: Господи, укрепи и направь. А бабка на печке ворчит: пусть укрепит, направлю я сама». Сахарова ожгло как ударом хлыста. Он вспоминал впоследствии: «Неделин счел необходимым дать отпор моему неприемлемому пацифистскому уклону, поставить на место меня и всех других, кому может прийти в голову нечто подобное… Мысли и ощущения, которые формировались тогда и не ослабевают с тех пор, вместе со многим другим, что принесла жизнь, в последующие годы привели к изменению всей моей позиции». Между некоторыми учеными, создававшими советский ядерный щит, и военными, которые под руководством партии должны были удерживать этот щит, пролегла глубокая трещина. «Начиная с конца 1950-х, — вспоминал Сахаров, — все яснее становилась коллективная мощь военно-промышленного комплекса и его энергичных, беспринципных руководителей, глухих ко всему, кроме их "дела"». Советские ученые знали из иностранной печати, что многие из их западных коллег присоединились к движению за ядерное разоружение. Это побуждало их думать о своей моральной ответственности и критически оценивать государственную политику СССР, особенно в вопросах прямого и косвенного применения военной силы на международной арене^{704}.