Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

Это было время, когда СССР резко увеличивал объемы закупок западных технологий и приступал к реализации нескольких проектов, нацеленных на модернизацию химической и автомобилестроительной промышленности. Строились два огромных автозавода: один — по производству легковых автомобилей (в Тольятти), другой — по производству тяжелых грузовиков (КамАЗ)^{836}. Поддерживая курс на разрядку, Косыгин выразил интересы многих руководителей советской промышленности, которые надеялись, что, благодаря европейской разрядке и американосоветской встрече на высшем уровне, советские предприятия опять, как в годы партнерства с Рузвельтом, получат доступ к западным экономическим, финансовым и технологическим ресурсам. Запись в дневнике Черняева о заседании Политбюро, состоявшемся 8 апреля, ярко иллюстрирует вышесказанное. Заместитель Косыгина и министр нефтедобывающей промышленности Николай Байбаков, с давних времен занимавший этот пост, вместе с министром внешней торговли Николаем Патоличевым представили проекты экономического и торгового соглашений с Соединенными Штатами. Подгорный резко возражал против сотрудничества с американцами в строительстве трубопроводов в Тюмени и Якутии, двух регионах вечной мерзлоты к востоку от Урала. «Неприлично нам ввязываться в эти сделки с газом, нефтепроводом. Будто мы Сибирь всю собираемся распродавать, да и технически выглядим беспомощно. Что, мы сами, что ли, не можем все это сделать, без иностранного капитала?!» Брежнев пригласил Байбакова объясниться. Тот спокойно подошел к микрофону, едва сдерживая ироническую улыбку. Оперируя по памяти цифрами, подсчетами, сравнениями, он показал, насколько прибыльны и выгодны будут соглашения с американцами. «Нам нечем торговать за валюту. Только лес и целлюлоза. Этого недостаточно, к тому же продаем с большим убытком для нас. Американцев, японцев, да и других у нас интересует нефть, еще лучше — газ». Все долги и расходы на газопровод окупятся через семь лет. «Если мы откажемся, мы не сможем даже подступиться к Вилюйским запасам в течение, по крайней мере, 30 лет. Технически мы в состоянии сами проложить газопровод. Но у нас нет металла ни для труб, ни для машин, ни для оборудования». В конце концов Политбюро проголосовало за проекты соглашений^{837}.

Среди военных сопротивление соглашениям с США было также велико, и тут генсеку понадобилось употребить все свое влияние. К середине апреля явная обструкция Министерства обороны вынудила Владимира Семенова, руководителя делегации на переговорах по ограничению стратегических вооружений, обратиться за помощью к Брежневу. На заседании Совета обороны в мае 1972 г. Леонид Ильич отказался от привычной деликатности и заговорил на повышенных тонах. По свидетельству очевидца, он, уже на взводе, спросил у Гречко: «Ну, хорошо, мы не пойдем ни на какие уступки. И соглашения не будет. Развернется дальнейшая гонка ядерных вооружений. А можете вы мне как главнокомандующему Вооруженными силами страны дать здесь твердую гарантию, что в случае такого поворота событий мы непременно обгоним США и соотношение сил между нами станет более выгодным для нас, чем оно есть сейчас?» Такой гарантии никто из присутствующих дать не решился. «Так в чем же дело? — спросил Брежнев. — Почему мы должны продолжать истощать нашу экономику, непрерывно наращивать военные расходы?» Сопротивление военных было сломлено, и они, скрепя сердце, сняли свои возражения против соглашений по вооружениям. Во время встречи с Никсоном глава Военно-промышленной комиссии Леонид Смирнов сыграл конструктивную роль в поиске компромиссных решений. Гречко пришлось с ними смириться, хотя его сопротивление переговорному процессу с американцами продолжалось^{838}.

В довершение всего Брежнев задумал созвать закрытое пленарное заседание ЦК КПСС и обратиться к пленуму с просьбой поддержать его решение встретиться с Никсоном. Эти дни перед началом пленума и во время его проведения, когда до предполагаемого прибытия Никсона оставалось меньше недели, оказались, возможно, самыми мучительными в жизни Брежнева со времени Чехословацкого кризиса. Напряженности добавляла и неуверенность в том, будет ли в Бонне ратифицирован Московский договор. Александров-Агентов вспоминает «атмосферу сконцентрированной напряженности» на даче Брежнева, где работали Громыко, Пономарев и небольшая группа референтов. «Леонид Ильич был в эти дни как ходячий клубок нервов, то выскакивал из зала, где шла работа, то возвращался, выкуривая сигарету за сигаретой»^{839}. Поражало то, что генсек, несмотря на облеченность громадной властью, продолжал чувствовать себя крайне уязвимым, был неуверен в исходе дела и нервным до истощения. В этом был весь Брежнев. Киссинджер во время своих первых закрытых переговоров с Брежневым заметил в нем «неловкое и довольно трогательное сочетание некой незащищенности и ранимости, что никак не соответствует его самоуверенному характеру. В этом личностные качества Брежнева и Никсона совпадали»^{840}.