Неудавшееся двойное самоубийство у водопадов Акамэ

— Вы поймите, у меня даже замок не запирается, и хранить в моей комнате что-то ценное было бы просто…

— Думаешь, вор к тебе, что ли, залезет?

— Так ведь всякое может случиться!

— Может. Но ты у нас человек надёжный, ответственный, разберёшься.

— Нет, позвольте возразить. Я человек никчёмный и ничего в таком случае сделать не смогу. И меньше всего мне бы хотелось причинить вам, господин Маю, беспокойство.

— Эй! С каких это пор ты меня по имени кличешь?

— Ой, простите.

— Ты, что, отказываешься?

— Нет, что вы, у меня и в мыслях…

— Не хотел я этого говорить, но скажу: штуковина, которая в той коробке лежит, для меня дороже жизни. Но тут, знаешь, обстоятельства такие сложились, что пришлось мне её тебе на сохранение дать. Я у тебя, Икусима, одолжения прошу. Как мужчина с мужчиной с тобой разговариваю. А ты мне отказываешь?

Я понял, что так мы будем ходить кругами бесконечно.

— Ну, ясно, — сказал я. — Пока что я про вашу коробку никому ещё ничего не рассказывал, но раз уж такие дела, можно я разок с тётушкой из «Игая» насчёт неё посоветуюсь?

— Со старухой? А вот это не надо. Она — баба жадная, в голове одна нажива. Не то, что ты. Тебе ведь до смерти взглянуть хочется, чего там внутри лежит, а всё одно — терпишь.

«Ага!» — подумал я. Из всего сказанного эта фраза ошеломила меня больше всего. Неужели Маю проговорился? Но тогда коробка тоже была ловушкой, и ничего ценного в ней быть просто не могло. Хотя в этом уверенности у меня не было.

— Бескорыстный ты, однако, человек, Икусима.

— А?

— Смотрю я на тебя и восхищаюсь, честное слово. Как ты только умудряешься день за днём в поте лица своего такой дрянью заниматься — ума не приложу. Да и платят тебе сущие гроши.

— Нет, что вы, я — человек…

— Это ещё ладно, так ты ведь и в игорные не сходишь, даже телевизор не смотришь! Понятно, отчего Ая по тебе сохнет. Твердит, дура, что ты — мумия древнего мальчика.

— Я, братец, врать не буду: я и сам за жизнь свою поработал немало. Но до тебя мне далеко. И, главное, работёнка-то — дрянь! День за днём… Режешь коров и свиней, которые от болезней померли, а старуха ихнюю требуху честному народу скармливает. Вот ты мне скажи, ну разве это по-человечески?

Этот поворот разговора меня несколько раздражил.

— Слушай, Икусима, потрафи человеку, ну обслужи ты ей пиздёнку, а? У ней сикель зудит — смерть. Я вот сам попробовал пальцами, а она елозит всё, елозит, мол, хочу, чтоб Икусима мне потёр.

— Ну что вы, право…

— У ней пизда сочная, врать не буду, — сказал Маю и посмотрел на меня с многозначительной усмешкой. Затем добавил: — А у меня что-то никак работа не ладится…

— Я, пожалуй, пойду.

В самом конце разговора Маю дал мне понять, что всё сказанное до сих пор было западнёй. То есть он поставил мне не одну, а целых две западни. Во-первых, западнёй был весь разговор, а во-вторых, намекая на то, что всё до сих пор сказанное — западня, он ставил мне ещё одну западню. При этом, если считать, что он подозревает о неверности своей любовницы и пытался проверить, любились мы с ней, или нет, то этим он ставил мне ещё одну, поистине страшную западню. Более того, он с самого начала плёл свою дьявольскую сеть, дав мне на сохранение свою коробку и обставив всё так, чтобы мне захотелось заглянуть в неё, а теперь ещё и хвалит меня за бескорыстие… Вспомнив, как во время разговора я чуть было не попался, я с дрожью понял, что Маю — действительно ужасный человек.

С другой стороны, ничего нового я не узнал — я всё уже видел своими глазами. Чего стоит хоть та курица с выбитым глазом? Проблема была, во-первых, в том, что он дал мне на сохранение эту загадочную коробку. Я сразу почувствовал, что, соглашаясь, ввязываюсь в рискованную игру. Но мне и в голову не пришло, что мне ставят западню. Затем совершенно неожиданно пришла Ая, и после наших подобных стихийному бедствию ласк нести бремя его просьбы стало ещё тяжелее. Но я и тогда не догадался о том, что меня заманивают в ловушку. Тупица. Наверняка «наш Го» донёс на меня татуировщику, и Маю — ещё до того, как Ая пришла ко мне — посчитал, что я представляю для него опасность. И решил на всякий случай дать мне на сохранение ту коробку и поглядеть, как будут развиваться события. Рассудив, что если в том будет нужда, у него появится повод для ссоры.

Но Ая тоже не сидела сложа руки. Наверняка она прознала о его просьбе, устроила ему скандал, что только подлило масла в огонь и настроило его против меня — это было бы только естественно. Решила ли она отомстить, воспользовавшись тем, что его с мальчиком не было дома? И лишь потому и поднялась наверх переспать с бродягой со второго этажа? Быть может, только я, только я один счёл этот вечер неземным счастьем. И трепетал, и сердцем, и яйцами…

И всё же, почему она поднялась ко мне? Плутовские разговоры о том, что она «томится», меня нисколько не убедили. И те сумасшедшие ласки… «У ней через слово Икусима, Икусима». Наверняка Маю всё исказил. Наверняка его слова — ловушка. Но мои яйца уже «пустились в пляс» от колдовской силы этих слов, и я безумно желал услышать их снова. И снова.