Неудавшийся эксперимент

Петельников вышел на улицу. Уже пошли трамваи, и, может быть, за домами, где-нибудь на окраине, за тем же универмагом, высунулся краешек солнца. Он с отвращением подумал об автобусе, который шёл до его дома: запах бензина, выхлопных газов, нагретого крашеного железа претил ему после этой ночи. До дому не так и далеко. И утро хорошее.

Он зашагал по тихим улицам.

Старик диспетчер неплохой психолог. Трудовая копейка для рабочего человека имеет особый вес, и день её получения — особый день. Для рабочего человека. Но тот человек, который «взял универмаг», был уже не совсем рабочий, потому что польстился на чужое. Для него уже пропала святость заработанной копейки, а значит, и праздничность дня получки.

Петельников увернулся от поливочной машины. Зря: всё равно плащ отдавать в чистку.

Интересно, спит ли сейчас преступник? Спит. Но чутко: ворочается, ждёт. И выжидает то время, когда можно сбывать украденное. Впрочем, может потихоньку продавать с рук — государственные точки реализации все перекрыты. Нетрудно сбыть по дешёвке серьги, шерстяные рубашки, хрустальные вазы. Труднее продать цветной телевизор…

Инспектор чуть было не свернул в ненужный ему переулок, сбитый с шага новой мыслью: ведь телевизоры поднимались, тащились, грузились и везлись быстро и небрежно. Наверняка растряслась вся электроника. В цветном телевизоре разберётся не каждый. Если его купит неспециалист, то обратится в ателье. Вот и ещё одна работёнка — поговорить со всеми телевизионными мастерами. Рябинин до неё не додумался.

Через сорок минут Петельников открыл замок и оказался в квартире, залитой солнцем. Он обошёл её, не снимая плаща.

На тахте, как сброшенная шкура, топорщился пятнистый плед. Растерзанные журналы валялись на полу. На одном, раскрытом, на лбу сфотографированной девушки стояла чашка с недопитым кофе. На столе, кажется, было всё, что производит лёгкая промышленность. И даже чернела гантелина, которую, видимо, произвела уже тяжёлая промышленность.

— Надо жениться, — вздохнул инспектор и бросил плащ на тахту.

Из дневника следователя.

Существует такая мысль, что каждое дело трудно начинать. А мне кажется наоборот: трудно не начинать — трудно продолжать. А ещё труднее кончить. Как мы лихо начали: выехали, осмотрели универмаг, вытащили из ковра сторожа, возбудили уголовное дело… А теперь? Я веду пустые допросы продавщиц, Петельников ползает сутками по автобазам.

В начале любого дела существуют трудности незнания, новизны, может быть, неуверенности, но это простые трудности. Когда их минуешь, начнутся другие, несравнимые с первыми — трудности роста, трудности движения вперёд, творческие трудности. Вот с ними-то не каждый и справляется. Поэтому так много начатых и неоконченных дел. Я заметил, что строительные организации прытко закладывают фундаменты, свои нулевые циклы — и замирают. А сколько людей, десятки раз принимавшихся за утреннюю гимнастику? И сколько на свете людей, что-либо начинавших, — миллионы?

Поэтому легче работать в первый год, чем в десятый; всё-таки легче расследовать первое дело, чем сотое; легче родить ребёнка, чем воспитать; легче влюбиться, чем любить; и, возможно, легче совершить однажды подвиг, чем всю жизнь быть образцовым человеком.

Не хорошее начало трудно — трудно хорошее продолжение.

Он незаметно всматривался в его ногти. Опять блеснули… Наверняка покрыты бесцветным лаком, поэтому перемигиваются со стёклами окна, стоит пошевелить пальцами. Этот блеск — вообще-то незаметный, если не обращать внимания, — мешал допросу. Зонтик не мешал, потому что висел на стуле за директорской спиной; был подвешен за ту громадную загогулину-ручку, отличавшую его от женского.