«Неудобное» искусство: судьбы художников, художественных коллекций и закон. Том 1

Фраза является явно лживой, поскольку в момент, когда она якобы произносилась, ни в какой Париж Гоген еще не уехал. Заведомой фантазией выглядит и утверждение Гогена о том, что встреча с ним Ван Гога может оказаться для последнего «роковой». Она лишь свидетельствует о том, что даже по прошествии пятнадцати лет от тех трагических событий Гоген не смог придумать сколько-нибудь удовлетворительного объяснения своего стремительного бегства и у него явно не сходятся концы с концами. Думается также, что данная достаточно странная фраза Гогена по существу содержит завуалированное признание, что телесное повреждение Ван Гогу причинил именно он. Только в этом контексте можно было прогнозировать роковые для Ван Гога последствия свидания со своим обидчиком.

В «Прежде и потом» Поль Гоген постоянно оперирует к таким моральным категориям, как «стыд» и «совесть». Однако, исходя из того, что нам известно о Гогене от его современников, в своих реальных поступках автор рукописи вряд ли когда-либо руководствовался соображениями морали.

Нет сомнения в том, что гениальный французский художник Поль Гоген оказал огромное влияние на развитие мирового искусства. Но было бы неправильным смешивать личность художника и человека. К сожалению, человеческую сущность Гогена в полной мере характеризуют слова французского писателя Виктора Сегалена:

«Гоген был чудовищем. Иными словами, его нельзя было отнести ни к одной моральной, интеллектуальной или социальной категории, принадлежности к которой вполне достаточно для определения большинства индивидуумов… Гоген был чудовищем, и он был им сознательно и обдуманно»[33].

Соглашаясь с данной шокирующей характеристикой, известный российский историк А. П. Левандовский писал: «Сам называвший себя „дикарем“, Гоген как личность действительно не вписывался ни в какие рамки и не подчинялся никаким правилам. Анархист по натуре… он афишировал неприятие действительности и умудрялся враждовать со всеми властями, порой доводя дело до судебного разбирательства, что, кстати, явилось одной из причин его преждевременной смерти. Обладавший повышенным сексуальным аппетитом и, по некоторым намекам, не чуждый гомосексуализму, он предпочитал девочек 13–14 лет, которыми, судя по его словам, пользовался в своих таитянских убежищах. Связываясь со случайными женщинами (результатом чего был сифилис, последствия которого мучили художника до конца дней), он плодил внебрачных детей, чьи судьбы его не интересовали. Немногим больше занимали его и пятеро „законных“ детей, равно как и их мать, на которой когда-то он женился по любви и которую затем бросил, не оставив средств к существованию.

…Эгоцентризм его был беспределен: он мыслил себя только лидером („мэтром“) и относился с пренебрежением к собратьям по профессии. Он третировал самого преданного ему человека, художника Шуффенекера, и бросил в беде симпатизировавшего ему Ван Гога, в качестве оправдания сочинив позднее сказку, будто тот пытался его убить. И вообще Гоген был падок на преувеличения – Декс приводит десятки примеров несоответствия действительности тех или иных его письменных утверждений»[34].

Таким образом, в отличие от А. Перрюшо, Инго Ф. Вальтер, П. Декс и А. П. Левандовский хотя и соглашаются с традиционной версией о том, что Ван Гог нанес себе увечье сам, обращают внимание на явные ее противоречия и попытки самооправдания Гогена, а двое последних также и на его аморальную человеческую сущность. И она действительно была таковой.

Так, узнав о смерти Ван Гога, Гоген направил его брату Теодору достаточно сдержанное письмо: «Мы только что получили печальное известие, которое потрясло нас. Я не хочу произносить по этому поводу фразы соболезнования. Вам известно, что он был для меня искренним другом и артистом[35] – вещь редкая в нашу эпоху. Вы всегда будете видеть брата в его произведениях… Что касается меня, то его произведения навсегда останутся в моей памяти и в моем сердце»[36].

Свое же истинное отношение к этому событию Гоген выразил в письме к Эмилю Бернару:

«…Получил известие о смерти Винсента… Как ни печальна эта смерть, она меня не очень расстроила, так как я ее предвидел и хорошо знал, как страдал этот бедняга, борясь со своим безумием. Умереть теперь – для него большое счастье, ибо это именно конец страданий…»[37].