Неудобные люди

Дима молчал, уткнув приколоченный взгляд в пол. Аня давно свыклась с тем, что он на нее не смотрит. Это ее устраивало – встречаться с ним взглядом ей самой не нравилось. Ей казалось, что во взгляде сына вина – ее вина. А о ней она старалась не думать.

– Понятно?

– Да. Спасибо, – ответ был не враждебный, но сухой. Дима всегда был немногословен, для Ани он подбирал иссушенные, обезвоженные ответы, ломкие скелеты слов из облегченного смысла, ничего сверх. Или не подбирал, как там у него в голове это устроено. Короче, всегда отвечал так.

– Ок, – бросила она и развернулась.

У двери развернулась обратно. Подошла к сыну.

– Дай-ка я у тебя это заберу. Тебе в ближайшие дни он не понадобится, – взяла телефон из его руки, которая разжалась не сразу. – Спать ложись, поздно.

Уходя, Аня выключила ему свет – вырубила, шлепнув ладонью по выключателю, – а в коридоре, чуть отойдя, разблокировала его телефон. Разумеется, без пароля. Хотела открыть фотоленту. А, ну да. Здесь нет фотоленты. Открыла смс. Ничего. Открыла звонки. Последний звонок – исходящий, АА.

Исходящий, АА.

Ясно. Она даже в нашем доме нас в покое оставить не может. Звонил, конечно, он, но она… Но она. Аня заблокировала телефон и убрала. Подумала, что надо будет стереть номер перед тем, как отдавать телефон Диме. И вообще, зачем ему ее номер? И вообще, зачем ему теперь телефон?

Мама смотрела на нее глазами любопытной мартышки.

– Что там?

Обдумывая услышанное (и сколько еще я буду удивляться? Надо купить еще пустырника, боже, пустырник, даже мамины успокоительные чаи не помогают, хоть за фенибутом или феназепамом иди), Настя медленно села напротив мамы. Они были вдвоем: Крис приходила только ночевать, и у Насти пока что не было сил с этим бороться.

– Я знала, что это случится, но я не думала, что так быстро… – проронила она скорее даже не маме, а в кухонный воздух.

– Что? Что случится?

– Диму уже на следующей неделе отправляют в интернат.

– О. – Мама потянулась за сигаретами. – Ты не думала, что это будет после школы? А когда должно было быть? Через пару лет?

– Мама. Я знала, что всё этим закончится. Но я думала, что еще есть время.

– И что бы тебе оно дало? – закуривала.

– Не знаю… – не отодвигалась от дыма, уже не отодвигалась.

– Ты всё равно с ним не видишься, из школы уже ту-ту. Что тебе это время-то.

– Не знаю, мама, не наседай. Просто это неожиданно, как по голове огрели.

– И что теперь делать?

– Да что… да ничего, что с этим сделаешь.

Мама, задумавшись, курила. Из Насти же будто выкачали мысли, она молча смотрела перед собой.

– Давай еще раз, – сказала озадаченно мама. – Родители твоего парнишки…

– Он не мой парнишка, я просто…

– Да-да, родители твоего не-парнишки, за которого ты очень сильно печешься, решили переезжать в Америку. И берут с собой всех питомцев, кроме самого младшего, потому что он слабоумный. И, так как его нужно куда-то деть, они по каким-то знакомствам или еще как-то нарисовали ему прям капец какой дебилизм. Так?

– Э… в целом да. А что?

– И теперь он будет жить в казенке с детьми еще тупее его. А потом его – в психушку или дом инвалидов, или еще куда-то типа. Да?

– Не знаю насчет потом…

– Но в целом да?

– Ну. Я тебе всё это рассказывала.

– Я так, подвожу итоги твоих великих начинаний. – Мама обильно размахивала руками, и пепел – старческий и табачный – сыпался во все стороны, один раз чуть Насте в глаз не попал. – Так, и что, ничего сделать нельзя? Остается сидеть на жопе ровно?

– Слушай, я у них за эти полгода чуть только дома не поселилась. Им не объяснить.

– А если в полицию? – Мама заискрилась и заигривилась, практически оказавшись в телевизоре, в вечернем сериале, и вот-вот должны были сказать, кто настоящая дочь убитого сто двадцать серий назад.

– Это же не убийство, не кража и что там еще. – Настя поморщилась. – У нас и с убийством пошлют, чтоб статистику не портили, а с этим-то.

– Да, вот у Верки, ну, Веры Тимофеевны, сына взяли ни за что ни…

– У твоей Веры Тимофеевны сын человека до инвалидности избил, не отвлекайся.

– Ладно, а если рассказать? Рассказать кому-то?

– Да кому? Комиссии? Они там все Золотухина слушаются.

– Побирухин этот твой, конечно. Ну, не красть же ребенка…

– Стой, подожди! Рассказать… рассказать, да, есть одна идея, но я не знаю, что может из этого выйти.

– Ну, жопа твоя уже отсижена до формы гладильной доски. Хуже не будет.

– Думаешь? – Она катала в руках идею как хлебные шарики, пыталась понять, где, как, что; а если просчет – то где, а если это бред (а это, конечно, бред) – то почему (потому что ты себя вообще слышала?), а если не получится – что делать. А что делать, если получится???

Думаешь?

– Конечно. Ну а куда хуже-то?! Ты посмотри на себя, с работы турнули, от мужа уш…

– Я поняла.

– А дочка-то…

– Всё, я поняла, спасибо!

– Ну вот.