Неудобные люди

Урод приподнялся, майка затрещала. Макс пожалел, что на отчиме не что-то покрепче. Как его тащить, не за руки же, эту тушу.

От толчка Макс отлетел к столу. Отчим выл и щупал руками воздух.

– Же-е-еня! Женя, всё хорошо?!

– Не выходи! – через отчима крикнул Макс.

Урод кричал нечленораздельно, моргал, но, похоже, видел плохо или не видел вообще.

Макс встал, прижимаясь к стене кухни. Взять бы тот же стакан, вроде тяжелый, но от него остались осколки. На столешнице лежал молоток, которым мать обычно отбивала курицу, Макс взял его, обежал отчима и ударил в спину. Вскрикнув, тот присел.

– Пошел, говорю! – И еще минуту Макс гнал отчима по короткому коридору и формальной прихожей, помогая молотком по спине. Тот пытался отмахиваться, но ничего не видел, выл, хватался за лицо, держался за стены, вопил и матерился.

Урод гнал его по квартире и что-то кричал. Женя не слышал, потому что кричал сам, и горящие, стекающие лицо, шея, грудь и руки вытесняли из восприятия всё остальное. Даже спина, по которой этот упырь чем-то лупил, не занимала его так, он просто шел куда-то вперед, куда его толкали, чтобы оказаться там, где хотя бы не будут бить.

Один глаз не видел точно. Веко второго глаза странно дергалось и не открывалось полностью. Женя видел только очертания, которые, казалось, вот-вот сольются в сплошное мутное полотно.

Он не знал, сколько шел. Казалось, что всю жизнь и немного дольше. Казалось, что его гоняли по квартире кругами, как скот по загону, который он смеха ради гонял в детстве у соседей в деревне. Хотелось упасть на пол, рухнуть в ледяную воду, произойти не здесь или не происходить нигде. Таких ощущений он не испытывал давно. Отрезвел моментально.

Его остановили на несколько секунд или несколько вечностей, что-то щелкнуло, брякнуло, дунул воздух, Женя только широко раскрыл рот, чтобы вдохнуть, как что-то ебнуло его по заднице, и он приземлился на кафель. О да. На холодный кафель! Прижался лицом и заныл.

– Больше чтоб здесь не появлялся, понял? Придешь сюда – убью! – кричал откуда-то издалека сучепотроховый мальчишка, Жене было не до него, потом, всё потом.

Откуда-то справа выскочил голос соседки, старой проститутки, теперь вечно набигудюшенной и обхалаченной.

– Что тут у вас, господи, Женя, что с тобой? Женя?! Максим, он что, пьяный?

– Дура-а, – он поднялся на четвереньки.

– Всё с ним в порядке. Не трогайте его. Прошу вас, я сказал, всё с ним в порядке.

– Ой, ети ж, черт вас разберет, – хлопнула дверь.

– Ты услышал меня? Придешь сюда хоть раз, я тебе это в рот насыплю, – хлопнула дверь.

Громко хлопали двери жизни; Женя поднялся, отдышался и, прижимаясь к стене, стал спускаться из хромого подъезда. Ему было не до мальчишки, не до его матери-прошмандовки, сейчас надо было что-то делать с лицом, может, найти ближайший медпункт или завалиться в первую увиденную «скорую».

Он вышел из бесконечно спускающейся пятиэтажки, со двора добрел до улицы, распугал половину прохожих, и кто-то всё-таки – он не понял кто – подсказал направление. Еще пару кварталов были невыносимыми, но вынести их пришлось, а какой другой выход, в конце концов, и Женя был не слабак. В травмпункте его принял уставший врач. Слушая Женин рассказ про несчастный случай на стройке

, он сухими салфетками удалил остатки извести, промокнул места ожогов, наложил повязки, вколол обезболивающее, устало говоря, что нужно не в травмпункт, а в больницу, вообще-то сильные повреждения, особенно беспокоит глаз. Врач промокнул Жене глаз тампоном, промыл – а что еще делать? Так вот, особенно беспокоит глаз, это очень, очень нежные ткани, вам нужно в больницу как можно скорее, вызовем «скорую», да боже ж ты мой, что вы упрямитесь, у нас нет даже сульфацетамида, да хоть динатриевой соли, хотя и вряд ли она уже поможет, я ничем не могу помочь, может дойти до перфорации роговицы. Че? Глаз вытечет, и вы ослепнете, вот че.

Женю это не интересовало. Боль ослабла, закруглилась, увяла сама в себе. Он не слабак. С пяток лет назад прогулял со сломанной рукой неделю, и ничего, только потом гипс, а удар держал так же крепко, только болело под локтем. Женю это не интересовало, его теперь интересовал пизденыш, которого надо было отмудохать. Он встал с кушетки, но голова закружилась. Ладно, до пизденыша доберется завтра, а сейчас домой, спать, в старую задрипанную однушку, что осталась от бабки и сейчас сдавалась за пятнадцать касов. Ну, съемщиков легко можно было выгнать, это его не сильно беспокоило, вообще не беспокоило, только бы доехать, пожалуй, можно взять попутку.

– Я вам вызываю «скорую»!

Не обратив внимания на врача, который потянулся к стационарному телефону на столе, Женя встал и подошел к зеркалу. Приподнял повязки, по очереди в разных местах.

– Что вы делаете? Их нельзя снимать! Рано!

Правый глаз уменьшился и наполовину сложился, радужка потускнела, а вокруг нее всё было красным и серым, всё лицо было красным и серым, и шея, и грудь в разрезе порванной майки, на роль в ужастике его бы взяли вне кастинга и сэкономили бы на гримере.