Неудобные люди

Свет опять вырубило, только что-то где-то мерцало. Заебало, надо вызвать электрика, на Малика совершенно нельзя было положиться, умеет только ямы для цветов копать, и то размером с могилы. Аня захлопнула книгу и кинула ее куда-то в покрывально-подушечную полутень, встала и пошла к двери, чтобы спуститься и посмотреть панельку с тумблерами, пока Даня на работе (он же всё про панельку и объяснил), но, по пути бросив взгляд на зеркало, застыла. Повернулась – медленно. От увиденного даже не вздрогнула, не закричала, просто онемела, обмякла где-то внутри, а снаружи по привычке поддерживало тело, натуральная оболочка.

В зеркале она увидела, что стоит без головы. Опять.

Слегка неровный срез, уже запекшиеся, чуть-чуть потемневшие края, в этот раз не так страшно. Но всё же. Всё же Аня вдохнула прерывисто и с дрожью поднесла руки к шее.

А зеркало было овальное, с резьбой.

Аня смотрела, как пальцы щупают шею и доходят до среза. Тоненько, самым кончиком указательного она дотронулась до него и тут же отдернула, взвизгнув от неожиданной боли.

Сначала подумала, что болит незажившая рана, но оказалось, что это палец – уколола, порезала. Увидела тонкую, как робкий весенний стебель, красную дорожку на ладони.

– Я дозалью, а вы отнесите, да?

Аня развернулась. Позади нее (теперь спереди) дрожало большое, от пола до потолка, желе. Мутное, желтый лед. Что-то внутри было, что-то застыло там, светлое и… Да, поняла Аня, вот где моя голова.

Раньше так не было.

– Залива-а-аю, – донеслось откуда-то сверху и немного отовсюду, и Аня поняла, что она в соседней со своей головой миске. Завертелась, попыталась найти, чем пробить стенку или донце, но ничего не нашла. Стукнула, но отлетела. А зеркало пропало. Налился бульон и заполнил всё до краев. Аня кувыркнулась под напором и налетела на кусок моркови.

– Ты мясо промыла? – В ее толщу проникал глухой мужской голос.

– Обижаешь! Я что, первый раз?

– Ладно-ладно. Где Марта с Алей?

– Марта! Аля-а! Готово, уносите!

Всё закачалось. Аня видела через мутную жижу и стенки миски, как ее сестры несут эти два холодца на балкон.

– Потом за пельмешками зайдите, – донесся глухой распев мамы с кухни.

* * *

Света проснулась рано, плохо спала после вчерашней смены, намаялась с недавно поступившими, привезли еще совсем паренька, избитого, изрезанного, впрочем, у нее уже давно не получалось нормально поспать. За окном, очевидно, распоясался день, но шторы не пропускали солнце, лениво подергиваясь от дыхания форточки. Света достала телефон и открыла ВК.

Красная точка горела на иконке Друзья. Зудела. Чесалась на весь экран. Заявка от Ромы, врача-ординатора, с которым она тогда в сестринской… ну… В общем, висела от него заявка. Уже которую неделю. Света делала вид, что не замечала. Рому после ночи, когда умерла та женщина, Валентина Спиридонова, она видела несколько раз, почти всегда мельком, однажды он пытался с ней поговорить, но она ушла на срочный обход пациентов.

Лежала, листала новости.

Взгляд зацепился за фотографию, укололся. Лицо изображенного на ней мальчика она не забыла, как и лицо его умершей в ее смену бабушки. И вряд ли забудет. Света перешла по ссылке. «Неудобный ребенок: родители сдают сына в интернат и улетают в США». Рассекла взглядом толщу интервью, выхватывая отдельные слова. Потом еще раз – не спеша, всматриваясь в подозрительные фразы.

Открыла список контактов и долистала до строчки Отец. Задержала палец над экраном.

Посмотрела на комод и застыла. На комоде стоял рисунок, а с него смотрела женщина. Схематичные черты, вместо волос буйство соломы, родимое пятно на правой щеке. Но вот глаза – глаза были живыми, Света знала, что они умели видеть.

Сначала этот детский портрет бабушки лежал в сестринской. Света думала, что за ним вернутся, и даже сказала всем коллегам – если придут, спросят, то вот папка, под столом, не забудьте. Но никто не пришел, и Света унесла портрет домой. Сама не знала зачем. С тех пор, вот уже два месяца, женщина смотрела на Свету с комода. Света ничего не могла сделать. Переворачивала рисунок, убирала в ящик, думала выбросить, но нет. Возвращала на место. Спустя пару недель совместного проживания она стала говорить с женщиной. Та не отвечала, но было видно, что всё понимала и – это уж как пить дать – чего-то хотела.

Света начала плохо спать, заметила поредение волос. Она просила у женщины прощения. За то, что недоглядела. За то, что не помогла. За то, что трахалась с ординатором, господи, пока ее пациентка помирала. Дважды сходила в ближайшую церковь и поставила свечки – за упокой Валентины Аркадьевны Спиридоновой. Оттуда же принесла икону – средней дороговизны – и поставила рядом с портретом.

Не помогло.

Глаза смотрели. Не злобно, нет, но смотрели, и было ясно, что почему-то нет им покоя и Свете покоя не будет.

Оторвалась от рисунка и нажала на кнопку вызова.