Неуловимый

Убранство помещение было донельзя убогим, как и вид живущего в нем человека, но даже из этой убогости жилец постарался выкроить какое-то подобие уюта. У противоположной от двери стены, прямо на полу, лежала панцирная сетка от кровати с наброшенным на нее одеялом. Подушкой служил аккуратно скрученный ватник. Другая такая же сетка стояла вертикально, прислоненная к стене, так что получалось что-то вроде импровизированного дивана. Еще один ватник и какие-то рубашки висели на вбитых в стену гвоздях. В углу стояло старое кресло с торчащим во все стороны поролоном — единственное, что, похоже, уцелело из прежней обстановки комнаты. Любимое кресло «козявочки», в котором она учила уроки. Сбоку от кресла был прилажен рукомойник, за которым стояли три выстроенные в ряд старые кастрюли. Имелся даже очаг, сложенный из кирпичей, с жестяной трубой, которая была выставлена в прорезь закрывающей окно фанеры. Но больше всего Полярника поразила сделанная из высокой жестяной консервной банки ваза, в которой стоял еще не успевший засохнуть букет одуванчиков.

Осторожно пощупав, не торчит ли из обшивки что-нибудь колючее, Полярник сел в кресло и вытянул ноги. Нужно было решить, что делать дальше. Куда ему идти, он пока не знал. Тем более в таком виде. Но и долго торчать на месте в обществе подозрительного типа тоже не очень хотелось. Единственное, что оставалось: постараться разузнать о нем как можно больше.

— Что это ты голосил про язву, про болезни всякие? Зачем? — спросил Полярник, стараясь держаться приветливого, шутливого тона.

— Ну, так… — замялся человек, чувствуя явную неловкость.

— Успокойся, еще раз говорю. Твои органы я бы не стал брать даже по личному приказу товарища Сталина.

Человек не ответил, только как-то странно пожал плечами, почти дернул ими, и что-то в этом жесте показалось Полярнику очень знакомым. Он наклонился, всматриваясь в его заросшее бородой лицо. И сама борода росла как-то странно. С одной стороны ее было много, с другой в области щеки виднелось почти пустое пятно, словно кто-то основательно вырвал волосы с клочьями. Приглядевшись, Полярник понял, в чем именно дело. На одной из щек борода не росла из-за длинного косого шрама.

— Боксер? Саша? Ты, что ли?! — воскликнул он, всматриваясь в настороженное лицо.

Человек, обживавший теперь бывшую комнату Полярника, оказался его ровесником, хотя и выглядел намного старше. Его семья тоже когда-то жила в этом доме, только на третьем этаже. Когда-то он занимался боксом. Недолго. Месяца три всего, но и этого хватило, чтобы к нему навсегда прилепилось прозвище Боксер. Именно этого человека Полярник, сам того не желая, полоснул стеклом по лицу.

— Был боксер, да весь вышел, — сказал хозяин с грустной иронией. — А ты кто, что-то я никак признать не могу, по голосу-то?

Полярник и думать забыл, что давно не похож на себя прежнего.

— Да ты вряд ли меня вспомнишь. Мы в разных компаниях тусовались. Так просто, пересекались иногда на улице. Но как тебя называют, я знал. Дело не в этом. Главное, чтобы ты хорошо себе уяснил: с хирургом-трансплантологом я не имею ничего общего.

— Да вижу я, вижу, — вынужден был согласится Боксер. — Зато ты имеешь много общего с мужиком, который зачем-то напялил на себя шмотье с чужих плеч. Прячешься от кого-то?

Полярник опять удивился. Быстро же его раскусили!

— Постой, да ведь я тебя знаю, — вдруг сказал Боксер. — Ты Славка Черников… Хотя нет, не Славка. Славка — тот мелкий был, вроде прибацанный маленько. Вспомнил! Ты Генка из дома, где бакалея была. Точно Генка. Мы тебя еще Крокодилом дразнили.

— Пусть так, — согласился Полярник, довольный, что отношения между ними потихоньку начинают теплеть (усталость брала свое, требовался отдых, а для этого необходимо было остаться). — Пусть Крокодил.

— Ох, и подурнел, ты. Ох, подурнел. Вот они, годы-то, — вздохнул Боксер, вытирая рукавом натекшую на подбородок кровь.

— Зато ты, я гляжу, красавчик, — заметил Полярник, осматриваясь. — Может, я у тебя побуду некоторое время? Недолго. День, два. Или еще меньше. По старой памяти?

— Чего ж не побыть? Побудь. Места хватит. Я ведь тоже не всегда один был. Раньше со мной Брахман жил. Теперь его нет. Так что оставайся.

— Странное имя — Брахман. Он что, индус?

— Почему, совсем нет. Йог. Потому и Брахман. Откуда на мою голову свалился, не знаю. Пришел однажды под утро, вот как ты сейчас, да так и остался. Я думаю, он из дурки сбежал. Очень уж странного поведения человек. Голый на битых кирпичах спал. Я хотел ему вторую сетку от кровати отдать — не взял. Мешок на кирпичи кинет и спит. Говорит, так удобнее. Каждый день вылезал на крышу и сидел там, скрестив ноги. Солнечной энергией питался. Говорил, что человеку, если умеючи, солнца вполне достаточно и ничего больше не надо.

— Правда, что ли?