Неуловимый прайд

По вершинам хребта прошелся прожекторный луч. Очевидно, прожектор направили с осветительной башни главного космодрома. На вершинах искрился лед, и это было как напоминание о том, что за пределами городской атмосферы царит лютый космический холод. Крамер посмотрел на Леонида сбоку, подышал на стекло и потер его рукавом, хотя стекло было чистым.

— Думай, пожалуйста вслух, — сказал он. — Мне тоже будет небезынтересно.

— Да, — сказал Леонид, — Маккоубер не очень-то благосклонно воспринял нашу идею собрать стержни в единое облако…

— Почему ты вспомнил об этом?

— Я, видишь ли, думаю вслух, если угодно.

— Виноват, — извинился Крамер. — Продолжай. Сейчас ты чем-то похож на Маккоубера.

— Вероятно, уже тогда он опасался, что огромная масса стержневых носителей информации, приобретая компактность, может в один прекрасный момент изменить свои качества. Он одобрил нашу систему не раньше, чем у него появилась обоснованная надежда, что условий для перехода Количества в новое Качество быть не должно.

— Его успокоил мой подсчет расстояний между стержнями в будущем облаке.

— Да. Расстояния были солидные, и Маккоубер дал нам зеленую улицу. А потом… Потом я заметил, какой у него был испуганный вид, когда он разглядывал записи «гравитационных мерцаний» только что созданной «камбалы».

— "Мерцания"? — удивился Крамер. — Ты меня развеселил. При чем здесь «мерцания»?..

— Весело, не правда ли? Никому, кроме Маккоубера, и в голову не пришло, что эти «мерцания» — первые признаки возможной самоорганизации облака. Он похолодел от ужаса, когда узнал о «мерцаниях», а нам очень весело. Ну разве не весело, что его опасения блистательно оправдались и мы получили себе в назидание великолепный образец самоорганизующейся системы, в просторечии — Рой? И надо полагать, основное веселье еще впереди. Судя по всему, эта система обладает немалым запасом технологической свободы самостоятельных действий. Самостоятельных и, видимо, теперь уже непредсказуемых…

— Ладно, спрячь когти, сын льва, — я имею в виду когти твоего убийственного сарказма. Я, например, сделал все, чтобы найти возможность предсказывать поведение Роя.

— Если Крамер такой возможности не нашел, значит ее попросту не существует. Я неплохо осведомлен о математико-аналитических способностях Крамера. — Леонид побарабанил пальцами в стекло. Спросил: — Маккоубер предпринимал попытки повлиять на Рой?

— Ключ от сейфа у тебя в кармане.

— В отчетах будем копаться потом. Можешь не сомневаться, как только выспишься, я тут же усажу тебя за пульт аналитической машины. А сейчас изволь ответить на мой вопрос.

— Ну как он мог влиять на Рой? А главное — чем? Едва появились первые сгустки, он приказал нам распылить их «Слонами» в однородное облако. И уж если «Слоны» оказались бессильны… — Крамер развел руками. — А ты говоришь «повлиять». Скорее эта неудачная попытка повлияла на наши с Маккоубером отношения. Он словно забыл дорогу в этот зал, а нас вообще перестал замечать. Два раза летал он с Дэном Фростом непосредственно к месту событий, и каждый раз возвращался еще угрюмее, чем улетал. По-моему, он решил, что мы загубили Проект, и подал в отставку.

— Это по-твоему. Если бы он так решил на самом деле, он спустил бы с нас шкуру — с меня и с тебя в первую очередь — и заставил бы исправить положение. Чужие ошибки всегда кажутся исправимыми. Я думаю, Улаф, когда Маккоубер произносил слово «Ютавр», он довольно отчетливо представлял себе его смысл…

— Кентавр, Минотавр, — рассеянно дополнил Крамер. — Если произнести мою фамилию наоборот, получится Ремарк. Магия слов или словесная эквилибристика, и сколько угодно скрытого смысла… Чем тебя насторожило слово «Ютавр»?

— Маккоубер мог подать в отставку только в одном случае, Улаф… Если был убежден, что допустил ошибку сам.

Леонид взглянул в ошеломленные глаза Крамера и добавил:

— Или еще хуже… Если был убежден, что погубил Проект собственными руками.

Крамер судорожным движением расстегнул ворот рубахи.

— Но как бы там ни было, Улаф, Рой все-таки существует, и надо искать способ заставить его отдать нам Ю-информацию. Точка.

Крамер шумно перевел дыхание.

— Ну почему я так люблю оптимистов?.. — с грустным недоумением вопросил он пространство.

Белая дверь открылась, и в зал вошла Надия. Леонид увидел ее и ощутил, что вместе с ней в зал вошел праздник, о котором они тут с Крамером позабыли. Во всем ее облике была какая-то неузнаваемая новизна, и Леонид, поспешивший навстречу, не сразу понял, в чем дело, и только когда они встретились в центре зала, он осознал, что дело не в новой прическе и даже не в новомодном светящемся платье, а в том, что трехмесячный срок без нее — это слишком жестокая и совершенно несправедливая штука…

Она первая вспомнила, что здесь они не одни, посмотрела в ту сторону, где стоял Крамер, глядя сверху на город, и сказала ему: «Здравствуй, Улаф!» — и когда он обернулся, она помахала рукой, добавила: «С праздником!» — и Крамер церемонно ей поклонился.