Неумирающие корни

— Такие люди не от старости помирают, — посмотрев на него, не сразу ответил Степан Кузьмич и, ничего больше не сказав, тяжело пошел по палубе к тросу. Заступая в очередь, он принял из рук другого мужчины дубовую чурку. Должно быть, еще не израсходованная сила сохранилась в руках этого пожилого, седеющего человека, потому что, когда он, выставив вперед ногу для упора, в первый раз ухватил трос щербатой чуркой, паром резко прибавил ходу, разгоняя заметно покрупневшие волны.

— Канат порвет! — крикнул ему паромщик.

— Как трактор, — опасливо пробормотал заготовитель, ощупывая глазами большую фигуру Степана Кузьмича, увлеченного работой.

Повеявший над рекой навстречу парому ветерок взъерошил стог на машине, окутав палубу ароматами лугового сена.

— Нельзя вам, — укоризненно попеняла Степану Кузьмичу соседка, когда он, передав чурку сменившему его парню в синей рубахе и с высвистами дыша тяжело вздымавшейся грудью, опять вернулся на свое место, к мешку с кукурузой.

Только отыскав глазами подъезжавшую к бакену лодку и закурив, он перевел отчужденный взгляд на заготовителя, с ожиданием смотревшего на него из кабины, и заговорил, не сразу затвердевая голосом, перебиваемым густым кашлем.

— Есть у нас такое дерево — караич. Его еще называют железным деревом. Растет оно больше по Задонью, на супесных отвалах, и листья у него тугие да тяжелые, как вырезанные из меди. Осенью в лесу их издали можно угадать, когда они вянут.

Степан Кузьмич повернул голову к лесу, горевшему над рекой тихим осенним пожаром. Местами сквозь ровную желтизну охваченных мертвым огнем деревьев буйно пробивались языки красного пламени. Кострами они поднимались из глубины левобережного леса.

— Другим деревьям люди года приспособились усчитывать, а про это никто не знает, сколько оно стоит на своем месте, — сказал Степан Кузьмич, отводя взгляд от леса.

— Обработке оно поддается? — спросил заготовитель, подходивший ко всему с практической точки зрения и теперь подумавший, что неплохо было бы наладить производство мебели при ОРСе.

— Смолоду. В наших колхозах из него спицы для колес делают, дышла. Случается, лошадь свое отходит в упряжке и упадет, а дышло еще долго после этого служит. Мотовилам на комбайнах износа не бывает, а инвалиды догадались из него вечные протезы стругать. Верно, что железное. Червь его не берет. Это самое…

И голос Степана Кузьмича дрогнул, когда он заметил и потрогал рукой стоявшие у машины жерди, принадлежащие парню в синей рубахе. В их красноватой коре на самом деле было что-то от железа, кое-где прихваченного ржавью. На свежих срезах ярко розовели круги молодой древесины, искрясь запекшимся соком.

— Замечаете на них зарубины — там, где топор поскользнулся? Так это же малолетки. А к застарелому хоть не приступайся: начнешь его рубить и — плюнешь. Сколько пил об этот караич покрошили! И чтобы выкорчевать его, надо земли с дом вынуть. Укореняется в глубину страшно. В нашем лесу сейчас много таких старых деревьев, от которых сталь отступила. Ему эти зарубины даже красоту придают, как солдату шрамы. После этого он будет еще сто лет стоять, покуда в него, допустим, гроза не ударит.

Степан Кузьмич снова нашел на реке лодку и от нее скользнул взглядом к станице. Белыми домиками она сбегала с бугров по склонам, припадая к Дону садами. Над красневшими сквозь полынь глиной буграми, там, где только что было солнце, затухало высокое зарево.

— Видите этот большой дом, у самого Вербного хутора, на отшибе? — спросил он глухо.

— С низами?

— Под цинковой крышей.

— Большой дом. На каменном фундаменте, — одобрил заготовитель.

— У человека, который лежит сейчас больной под этой крышей, семья тоже была большая. Бакенщику Акимычу было назначено еще долго по земле ходить, если бы его молния в самое сердце не поразила.

— Как? — недоумевая, спросил заготовитель, вылезая из кабины и садясь на подножку машины. Портфель с блестящим замком он положил себе на колени.

Заколебавшись, Степан Кузьмич с сожалением измерил расстояние, убывавшее между берегом и паромом.

— Уже скоро приедем.

— Далеко. Еще остров не миновали, — успокоила его соседка.

— Легше! — скомандовал паромщик парню в синей рубахе, и паром стал сбавлять ход.

Красный лоскуток заколыхался над водой в том месте, куда подошла лодка. Под кручами острова, в полукружье раздвинувшего сумерки света, склонилась тонкая фигура. Тень сползавшей с правобережных бугров мглы надвинулась на лицо Степана Кузьмича, и глаза его долго не хотели оторваться от огонька, отважно загоревшегося на реке на пороге ночи.

— Если бы можно было по зарубинам читать в душе человека, то из жизни бакенщика Акимыча могла бы хорошая книга для молодых людей получиться.

— Тяжелая это книга, — негромко промолвила соседка.

— Несогласен, — строго сказал Степан Кузьмич. — В хорошей книге, как и в жизни, человек должен с борьбой подыматься в гору. Акиму Акимовичу выпала крутая горка. А верни ему сейчас отжившие годы, и он опять бестрепетно на нее полезет.

— Это так, — согласилась женщина.