Неумышленное ограбление

Трудолюбие внушает уважение даже к человеку, вызывающему во всем остальном стойкую отрицательную реакцию. Своим трудолюбием Максим сразу же сокрушил мое мнение о нем как об инфантильном отпрыске, срывающем жизненные удовольствия исключительно благодаря родительскому таланту зарабатывать деньги. Максим делал деньги сам — успешно управлял фирмой, которая (якобы?) не имела никакого отношения к бизнесу Андрея Палыча. Очень трудно было застать его в состоянии неподвижности. Как-то, придя с Эванжелиной к нам в гости и осмотрев еще пустую необставленную гостиную, он заявил, что обои наклеены технически безграмотно и скоро отвалятся. Ободренные этим заявлением, обои не преминули отвалиться через пару дней, и тогда Максим (Сергея конечно же случайно в этот момент не оказалось дома, ведь только случайностью я могу объяснить тот загадочный факт, что решение важных хозяйственных проблем почему-то всегда совпадает с отсутствием Сержа) снял роскошный костюм из мериносовой шерсти, надел старые спортивные штаны моего любимого мужчины и возглавил строительные работы. При этом нам с Эванжелиной, несмотря на добросовестный энтузиазм, осталось только ловить Антрекота и не давать ему упасть в банку с обойным клеем — Максиму не требовалась помощь. Через пару часов гостиная сверкала, и я, грешным делом, подумала, что если бы не мое предвзятое отношение к Максиму (раз богатый мальчик — значит, испорченный), то не пришлось бы нанимать безалаберных строителей, и с помощью трудолюбивого Эванжелининого мужа квартира вскоре заблистала бы, как Петродворец.

И последней гирькой, брошенной Максимом на хрупкий лед моей остаточной недоброжелательности, было его отношение к Эванжелине.

Он относился к ней так, как и должны были, по моему мнению, обращаться с ней люди — как с величайшей драгоценностью, подаренной природой человечеству. Максим носил Эванжелину на руках, целовал в нос, и его стремление сделать что-то приятное всегда на несколько шагов опережало бесконечные желания Эванжелины.

А подруга настойчиво молодела: сначала она сбросила три килограмма и сравнялась в возрасте со своим зеленоглазым супругом. Потом наступил апрель, зацвели одуванчики, природа подкинула нам несколько первых жарких дней. Эванжелина сделала хвостик на макушке, облачилась в джинсовый мини-комбинезон и этим хитроумным маневром расширила возрастные границы своих потенциальных поклонников. Теперь не охвачены только груднички и коматозные больные. Я сама была свидетелем того, как ее упорно «клеили» на протяжении двух кварталов, что отделяют хлебный магазин от нашего дома, два четырнадцатилетних подростка.

Парочка, конечно, вышла отличная. Чернобровый, зеленоглазый Максим и бессовестно помолодевшая Эванжелина. Она прижималась к плечу мужа и заглядывала ему в глаза — о, я знаю этот взгляд Эванжелины! Она смотрела на Максима снизу вверх с таким восторгом и обожанием, так преданно внимала его редким словам, что не оставляла парню никаких шансов не чувствовать себя самым великолепным образцом Божьего творения, Арнольдом Шварценеггером, Альбертом Эйнштейном и Жераром Филиппом в одном лице. Если бы мне удалось скопировать этот взгляд, если бы мне удалось быть такой же искренней в нежелании замечать недостатки мужчины, то я наверняка давно бы уже смогла убедить Сергея, что лучше жены ему не найти. Но — увы.

* * *

Страна готовилась встречать праздник Победы, мы с Антрекотом тоже. С тех пор как мы переехали в новую квартиру — большую и светлую, — мои хозяйственные взгляды трансформировались. Здесь не было того мелкого, вездесущего хлама, который сводит на нет все усилия сделать жилье привлекательным, и мне доставляло неизведанное удовольствие путешествовать со шваброй по просторным комнатам. В старой обители каждое мытье полов сопровождалось многочисленными травмами и ушибами, диван норовил въехать мне в бок подлокотником, а стол коварно пинал ногой. Здесь же я могла сколь угодно долго ползать с половой тряпкой без вреда для здоровья и ни во что не врезалась.

Антрекот, как всегда, помогал мне наводить порядок, но свой обычный взбрыкивающий галоп сменил на менее резвый аллюр, а когда я удивлялась его непривычной степенности, он мне отвечал: «Ну что ты, мать, не мальчик я уже…» Действительно, Антрекоту шел седьмой год. К нему, как и ко мне, незаметно подкралась старость. Иногда, в меланхолические минуты, я спрашивала у него: «Ты можешь себе представить, что мне уже тридцать один!», но Антрекот неизменно меня подбадривал: «Не плачь, старушка, у тебя жизнь только начинается». Хотелось бы верить.

Когда я внедрилась под нашу арабскую кровать с твердым намерением устроить Варфоломеевскую ночь затаившимся под ней пылинкам и с удивлением обнаружила ворох старых газет (Серж схватился за сердце, когда я твердо уведомила его, что газеты в новую квартиру с нами переезжать не будут, и вот, значит, втайне от меня он перевез свой так называемый «архив» и рассовал его по углам), в дверь кто-то позвонил.