Неуравновешенный

Близнецы: У себя на пороге двадцать второго ноября?

Овен: На соседней половине кровати?

Стрелец: Собрались шутники. Короче, она гадалка на польском кабельном канале.

Рак: А с её настоящим именем всё по-старому?

Стрелец: По-прежнему «Змееносец» на нашем тарабарском. Хоть что-то знакомое в череде польских колдуньих кликух.

Дева: Современные технологии в поддержку проклятия!

Рак: С каких пор телевидение-то в эту категорию снова вошло, алё?

Овен: И как тебя только туда занесло?

Стрелец: Интернет – великая рандомная помойка, мой друг!

Дева: Козерог вроде рядом живёт. Козерог?

Козерог: Мне некогда.

Я не заметил, как замер на месте. Едва не выронил пожитки, тыкая по экрану.

Весы: Она живёт среди людей? И вы молчали?!

Овен: Ты не спрашивал. Хотя спрашиваешь много. Болтливый знак.

Стрелец: И рыпаешься куда-то. Не по мундиру. Не подставляй нас.

Весы: Так может, вы знаете ещё, кто Змея на самом деле? Может, лгали всё время? Чтобы «не рыпался». Тем только подталкивая рыскать самому.

Дева: Неуравновешенный, успокойся. Не знаем мы ничего. Все, кто знали – сгинули давно. А у Льва сам спрашивай. Только он тебя лесом пошлёт.

Весы: Написали бы уже инструкцию для новеньких. Всё вытягивать надо.

Близнецы: Весы, правда, не знаем. Своему-то ты веришь?

Овен: О-о, тёпленькая пошла! Что, опять поиграем в «стихийную войну».

Весы: Война?.. О чём ещё не имею права знать?

Стрелец: Неуравновешенный, ты же вроде ко всем и к каждому должен прислушиваться. Всех понимать. Так пойми – все телодвижения, что ты сейчас делаешь, сто раз делали другие до тебя и плохо кончили. Соседних рикошетило. Что-то не устраивает – дождись сентября. Поговорите со Змееносцем, да и катись!

Весы: Я решение ищу. Всё взвешиваю. Как мне и положено. Вы будто забыли, в чём варимся. Забыли ад. А я пока помню. И если храмы не пускают, значит, теоретически, та сторона не оставила нас.

Лев: Новенький, послушай меня внимательно и запомни раз и навсегда.

У каждого из нас выход один – к хозяину на ковёр. И поверь – одно дело, когда по доброй воле к нему явился, другое – когда пренебрёг его милостью. Чистилища нет. Те три саботажника сгинули, будь покоен. По секрету Змеёныша, отдуваются по полной программе.

Ты сейчас ступаешь на очень тонкий лёд. Мы тебя не выдадим, однако, пока не наломал дров, заклинаю – прекрати. Лично за себя прошу, оставайся здравомыслящим. Ты, как-никак, мир на весах держишь.

Сума плашмя шлёпнулась в грязь. Была немедленно поднята, яростно протёрта рукавом куртки. Без единой мысли, чувствуя, как пылают щёки, втопил в горку.

Устроился на открытом выступе – такой себе смотровой площадке. Поставил мольберт, подготовил художественные принадлежности. Взял карандаш в руку, и… нет, не отключился от внешнего мира. Напротив, всецело погрузился. Как прозрел бы слепой. Как услышал бы глухой. Как воскрес бы мёртвый. Линии ровны, тени мягки. Грохот железной дороги, исцеляющая колокольная песнь, хлопки голубиных крыльев отразились на рисунке чёрно-белым спектром. По моему хотению навсегда застыли в торжественном величии. Говорят, неразделённость чувств только укрепляет любовь. Я же покажу это наглядно.

Чуткий, различил шарканье позади. Всякий взбесится, нарушь его интимность. Фофан, разумеется, прошуршал до меня. Я чувствовал внимание зрителя. Будто кто сальным пальцем по бумаге водит. Повернул голову, надеясь, что зевака шугнётся. Нет. Бабка даже не моргнула.

– Щедр же Бог на таланты! – наконец, заметила меня. – Голубчик, не смущайтесь. Поверить не могу, что вы на своё счёт думали иначе.

Ласковые слова не умалили моего гнева. Цепким взглядом художника я выхватил очевидные детали. Покрытая выцветшим платком седая голова, юбка, какой кто другой и пол бы мыть побрезговал, полиэтиленовый пакет с крашенными яйцами и кособоким куличом. Попёрлась ведь, старая, по кустам. На верном же пути была. Угораздило, в самом деле. Чёрт дёрнул. Прямо ко мне в руки. А я чувствуй себя причастным. Звёзды решили – я расхлёбывай.

Процедил сквозь зубы:

– Оставь меня. Не говори со мной. Вообще не стой подле меня. Уходи! П-шла вон!

На последнем слове не сдержался – махнул рукой, не заботясь, что ненароком зашибу. Всяко лучше. Пусть испугается, побежит под ангельское крыло и до конца жизни благодарит, что миновало её зло.

Отшатнулась, но осталась стоять. Дура. Возникло непреодолимое желание схватить свой драгоценный мольберт и огреть ротозейку. Как корову прутиком гнать до самых ворот, пока самого не скрючит. Уже вцепился в борта, как та выдала жалобное, обезоруживающее:

– Чего же ты, сынок?

«В самом деле – чего это я?» – раздалось эхом в голове. Вопрос застал врасплох.

– День сегодня какой. Христос воскрес, Спаситель наш. И ты такую картину рисуешь. Да хорошо как, – смелая, по-житейски положила руку мне на плечо. – Стало быть, стряслось у тебя чего? Бесы хватили?

«Сама-то поняла, что сказала?»

Спрятал лицо в ладонях. Не заплачу. Уже большой мальчик.