Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1

Официальные круги все думали, что бы переименовать в честь Ильича. Кстати, псевдонародное название «Ильич» спустили в низы «сверху». Я ни от одного крестьянина, ни от одного мастерового, вне зависимости от направления их умов, никогда не слышал этой фальшивой простецко-панибратской клички. Итак, шла вакханалия переименований: от Петрограда до Перемышльского сельскохозяйственного кооператива. Дело доходило до неумышленного кощунства. Вывеска на мясной лавке: «Перемышльский сельскохозяйственный кооператив»; под этим нарисована привязанная к столбу за рога корова, около нее лежит нож; под коровой и ножом: «имени В. И. Ленина». Подобного же рода вывеска, только без картинки, – над случным пунктом.

А в частушках выкликались другие имена:

Я в своей красоте
Оченно уверена.
Если Троцкай не возьмет —
Выйду за Чичерина.

На обложке тридцатого номера «Красной нивы» от 27 июня 1924 года – фотография: «Члены делегации РКП в Исполкоме Коминтерна – тт. Сталин, Рыков, Зиновьев и Бухарин». Головы «Кобы» и Алексея, как звали Рыкова ближайшие товарищи, совсем близко одна от другой. Сталин вперил взор в соломенную шляпу, лежащую у Рыкова на коленях. В центре – курчавый председатель исполкома Коминтерна (ИККИ) Зиновьев, омерзительный этой своей женоподобной курчавостью и женоподобным лицом; несколько на отшибе – Бухарчик, интеллигент, играющий под «своего в доску».

Тогда я, разумеется, не сумел прочесть эту фотографию. Только потом, оглянувшись на недавнее прошлое, я понял, что это был групповой портрет главарей в то время уже существовавшего антитроцкистского блока. Блок, понятно, был беспринципный: Бухарина и Рыкова связывал со Сталиным, да и с Зиновьевым, только злобный страх перед Троцким. Зиновьев одним из первых поймет, что главная опасность – Сталин, и переметнется к Троцкому, но тогда, когда у Троцкого отнимут армию, когда у него выхватят опору. Беспринципность лежала в основании большевистской партии. Даже Бухарин и Рыков шли на сделки с совестью ради того, чтобы усидеть на своих постах. Смотри, с кем связываешься; свяжешься с людоедом – спокаешься. А что Сталин – людоед – этот вывод должны были бы им подсказать хотя бы его действия в Грузии, так возмутившие далеко не мягкосердечного Ленина. А что Сталин – убийца – об этом они узнали осенью 25-го года, когда по его указанию умертвили на операционном столе неугодного ему Наркомвоенмора Фрунзе, осмелившегося «свое суждение иметь», считавшего, что Троцкий, которого он же и сменил на этом посту, – человек, преданный революции, и что его нельзя от всего отрешать, – узнали и спустили это ему; узнали и продолжали до поры до времени идти с ним рука об руку – так боялись они диктатуры Троцкого.

Десять с лишним лет спустя, когда Сталин покончил и с Бухариным, и с Рыковым, Т. Л. Щепкина-Куперник говорила мне:

– Зачем Рыков и Бухарин в такую сволочную партию полезли? Раз они не вышли из партии, значит, они делили ответственность со Сталиным за все, что он разделывал, хотя бы сами стояли в стороне. Вот за то, что их хата была с краю, но с краю разбойничьей деревни, судьба их и покарала.

Еще при жизни Ленина борьба в партийных подземельях вышла на поверхность. В январе 25-го года Троцкого, бывшего при Ленине вторым лицом в государстве, а среди молодежи пользовавшегося большей популярностью, сместили с поста Наркомвоенмора.

Внутрипартийная борьба разгорелась не на шутку. К Троцкому примкнули Зиновьев, Каменев, Крупская, секретарь исполкома Коминтерна Карл Радек, один из вождей ленинградских большевиков Евдокимов, разбивший Юденича при Красной Горке Бакаев, первый заместитель Наркомвоенмора Лашевич, командующий войсками Московского военного округа Муралов, заместитель Председателя ВСНХ (Высшего Совета народного хозяйства) Пятаков, виднейшие дипломаты Раковский и Крестинекий, Наркомфин Сокольников (Бриллиант), бывший секретарь ЦК Преображенский.

Опала распаляет опального против тех, кто воздвиг на него гонение, но в целом влияние опалы на душу утратившего власть смягчающе-благотворно. Опала заставляет мыслящую личность многое передумать, она расширяет круг ее представлений, снимает с нее шоры, переводит с одной половицы то на ту, то на другую, она очеловечивает ее.

Троцкий всесильный и Троцкий низвергнутый – это два если и не разных, то, во всяком случае, мало похожих человека.

Троцкий одобрил казнь Гумилева, ко времени своей гибели отошедшего от юношески кокетливой экзотики и выраставшего в поэта с цельным религиозно-философским и национальным самосознанием, автора «Слова», «Я и вы», «Памяти», «Рабочего», «Заблудившегося трамвая». Гумилева Зиновьев и иже с ним расстреляли как заговорщика, хотя он не был причастен к заговорам ни сном ни духом. Он был повинен лишь в том, что о своем неприятии революции говорил без околичностей и недомолвок. Но ведь еще Екатерина Вторая в своем «Наказе» предостерегала: «…все извращает и ниспровергает, кто из слов делает преступление, смертной казни достойное».