Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1

Что так скучно, что так грустно?
День идет не в день…
А, бывало, распевал я,
Шапка набекрень.

Эй вы, ну ли, что заснули?

Шевели-вели!
Удалые, вороные,
Гривачи мои!

С песней звонкой шел сторонкой

К любушке своей
И украдкой и с оглядкой
Целовался с ней.
(Припев.)

Мать узнала – все пропало:

Любу заперла
И из дому за Ерему
Замуж отдала.
(Припев.)

Я иную, молодую

Выберу жену:
В чистом поле, на просторе
Дикую сосну.

Эй вы, ну ли, что заснули?

Шевели-вели!
Удалые, вороные
Гривачи мои!

Калиса Петровна пела эту песню соло – то с непереносимой тоской разлуки, то с пугливым восторгом любви, то с бесшабашным отчаянием.

Припев подхватывали ее подруги, и в этом трио явственно различался голос той, что пела песню о недоле, его медовой густоты звук.

Только однажды промелькнула мимо меня захолустная эта певица цветистым и благоуханным, звучащим дивом, но след от встречи остался.

…Рядом с новыми всходами пышнели даже блеклые «Василечки», И не пахло от них клеветой, и не пахло от них злобой.

Красноармейцы, маршируя, горланили какую-то песню с припевом, в котором ее автор обнаруживал, по-видимому, близкое знакомство с дворцовыми нравами и психологическое чутье, помогавшее ему почувствовать весь строй души последней русской императрицы:

Распутина любила,
К Распутину ходила
Саша поздно вечерком.

За неимением своего бралось чаще всего чужое. Красноармейцы пели старинные народные песни со злободневным припевом. Насолил Советской власти Остин Чемберлен – готово дело: Перемышль и его окрестности оглашаются воинственным рефреном. Как говорится, «пришей кобыле хвост»:

Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке
Сизый селезень плывет…
Чемберлену по салазкам,
По его стеклянным глазкам Вдарим – бей,
Вдарим – бей,
Вдарим посильней!

Пели старые «жестокие» песни, ничего к ним не добавляя и не переиначивая их. Пели красноармейцы, пели мы, школьники, на строевых занятиях, маршируя в поле или по улицам;

– Знаю, ворон, твой обычай:
Ты сейчас от мертвых тел
И с кровавою добычей
К нам в деревню прилетел.

Где же ты летал по свету,

Все кружась над мертвецом?
Где же ты похитил эту
Руку белую с кольцом?

– Расскажу тебе, невеста,

Не таясь перед тобой:
Под Варшавой есть то место,
Где кипел кровавый бой.

Бой кровавый, пир богатый

Буду помнить целый век.
Но пришел туда с лопатой
Ненавистный человек…
…………………………………….

Пели и новые песни, но ни слова, ни напев не уходили в народ:

Белая армия, черный барон
Снова готовят нам царский трон
Но от тайги до Британских морей
Красная армия всех сильней.

Так пусть же Красная

Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой.
И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой.

Великолепна здесь и достойна увековечения эта долженствующая неудержимость, эта наша всегдашняя добровольная принудительность!

После мейерхольдовского «Леса» получила широкое распространение народная песня прошлого века, которую в спектакле Мейерхольда играл на гармонике Петр. На этот мотив была кем-то сочинена песня «Кирпичики», перед которой «Акробат» или «Васильки» кажутся стихами Аполлона Майкова или Ал. Конст. Толстого:

Но, как водится, безработица
Размахнулась в рабочую грудь:
Сенька вылетел, а за ним и я,
И всего двести семьдесят душ.

Народ услышал в этой песне народный напев и за напев полюбил ее.

…В 23-м году жизнь шепнула Перемышлю: затишье обманчиво!..

Арестовали Петра Михайловича Лебедева.