Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1

Литовский достиг здесь того «диалектического единства формы и содержания», к которому призывали тогда писателей критики из Российской ассоциации пролетарских писателей. Чего стоит изящный синтаксический пируэт: «…Октябрьскую революцию, целиком сыгравшую на руку враждебным нам силам…»! Чего сто́ит «чисто русский» оборот: «мы имели одну постановку»! «Он имеет грипп с осложнением», – сказал при мне покупателю один московский полубукинист-полуспекулянт про своего коллегу. Вот каких опекунов и радетелей уже более полувека имеет злосчастная русская культура.

15 сентября того же года те же «Известия» напечатали статью «Перед поднятием занавеса (Перспективы теасезона)», принадлежавшую ржавому перу Ричарда Пикеля, бывшего заведующего – секретариатом Зиновьева.

В статье Пикель злорадно острил: «В этом сезоне зритель не увидит булгаковских пьес[55]. Закрылась “Зойкина квартира”, кончились “Дни Турбиных”, исчез “Багровый остров”.

…………………………………………………………………………..

Снятие булгаковских пьес[56] знаменует собой тематическое оздоровление репертуара».

Книга и театр были, есть и, доколе я существую, будут для меня не отражением жизни, но самою жизнью, жизнью, как выражался Гоголь, «возведенной в перл создания». Посягательство на искусство, как и посягательство на веру и религию, равносильно для меня человекоубийству. Художественный театр, хотя я видел тогда всего лишь четыре его спектакля, так же необходим был для моего внутреннего мира, как кислород для дыхания. Его история – глава из истории мировой культуры – питала мой ум и сердце. Я издали следил и за его праздниками, и за его буднями.

Как раз в 29-м году я попал на «Дни Турбиных», и они оставили во мне немеркнуще светлое и неубывающе сильное воспоминание. «Дни Турбиных» – не просто прекрасная пьеса, – так я смотрел на них тогда и смотрю сейчас, – это подвиг писателя, единственного из всех, кто волею судеб остался жить «под большевиками» и отважился сказать правду о доблести истинно белых, а спектакль «Дни Турбиных» – не просто прекрасный спектакль: это подвиг театра, не побоявшегося воплотить замысел автора.

Я писал о том, что «Братья Карамазовы» – моя любимая книга. Я еще в детстве наслушался рассказов матери о спектакле «Братья Карамазовы» в Художественном театре, где все было необычно: и чтец, которого русский театр раньше не знал, и то, что спектакль шел два вечера подряд, и то, что сцена в Мокром продолжалась полтора часа, и то, что режиссер Немирович-Данченко, придававший, как и Станиславский, такое большое значение живописному фону спектакля, здесь почти отказался от декораций, ибо ведь и сам Достоевский сводит пейзаж и интерьер к двум-трем мазкам; об этом спектакле-мистерии, участники которого то возводили зрителей на вершины, каких только может достигнуть душа человека, то погружались вместе с ними в бездну, и в антрактах зрители если и переговаривались, то шепотом, точно в храме, а уютный буфет Художественного театра пустовал. Имя Леонидова, которого я уже видел в «Вишневом саде», связывалось в моем представлении прежде всего с Митей, так же как имя Качалова, которого я уже видел в «Царе Федоре», связывалось в моем представлении прежде всего с Иваном.

Запрет, наложенный советскими цензорами и «наркомпросветителями» на «Братьев Карамазовых» и на «Дни Турбиных», я воспринял как зло, причиненное искусству, как насилие над русским обществом, как преступление против всего, что есть лучшего в человеке, как хулу на Духа Святого.

…28 марта 30-го года Булгаков написал письмо правительству СССР, в русской литературе, пожалуй, не имеющее себе равных по смелости, и послал его Сталину, Молотову, Кагановичу, даже Бубнову – тогдашнему Народному Комиссару Просвещения, в ведении которого находились и театры.

1 апреля 30-го года Булгакова пригласили в Художественный театр и зачислили режиссером.