Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1

Чего-чего только ни находили читатели в «Новом мире»! Романы, повести, рассказы, пьесы, стихотворения, поэмы, снабженные фотоснимками путевые очерки (среди них – очерки зоркого следопыта, писателя бунинской школы Соколова-Микитова), статьи о международном положении, критические статьи, литературные портреты и памфлеты, вновь найденные историко-литературные материалы, рецензии, статьи о театральных премьерах и о выставках картин – опять-таки с фотоснимками.

Полонский был наделен необходимым для главы журнала нюхом охотничьей собаки и хваткой дельца, которой, кстати сказать, не было у Воронского: вот почему как только Полонский взял в свои руки «Новый мир», «Красной нови» пришлось уступить «Новому миру» первое место. Стоило Полонскому прознать, что кто-нибудь из писателей, которыми он дорожил, работает над новой вещью на любопытную тему, и он скупал ее на корню, иной раз перехватывал, перекупал.

В 50-х годах на новоселье у критика Николая Ивановича Замошкина, бывшего литературного секретаря «Нового мира», я встретил бывшую заведующую редакцией «Нового мира» Веру Константиновну Белоконь. Вера Константиновна вспомнила, что однажды в «Новый мир» пришло из станицы Вешенской письмо от Шолохова. Шолохов впервые предлагал «Новому миру» свой роман.

– Это была «Поднятая целина», – пояснила Вера Константиновна. – Только в рукописи роман назывался по-другому, а как – этого я вам не скажу, – загадочно прибавила она.

Письмо было получено, когда Полонский отдыхал на юге. Ему телеграфировали. Полонский немедленно прислал телеграмму, в которой просил ответить Шолохову согласием и обещать ему высшую ставку.

Полонский говорил авторам правду в глаза. Он высоко ценил Леонида Гроссмана как исследователя, но, прочитав в 31-м году его роман о Достоевском (это я знаю со слов самого Леонида Петровича), он вернул роман автору и сказал:

– Ну, вы не беллетрист. Мы можем напечатать только главы о петрашевцах – они написаны занимательно.

Полонский был баснословно работоспособен. Диву даешься, как его на все хватало. Он выступал на диспутах. Писал злые полемические заметки и статьи («Леф или Блеф?»). Писал литературные портреты, свидетельствовавшие об остроте его критического зрения. Назову для примера его статью о Пильняке: «Шахматы без короля». Полонский вез несколько возов одновременно; редактировал журнал «Печать и революция», откликавшийся на все сколько-нибудь значительные явления художественной и научной литературы, редактировал «Новый мир», был директором Музея изящных искусств. Как только Полонского откуда-нибудь снимали, дело разлаживалось. После того как Полонского отстранили от редактирования «Печати и революции», журнал влачил жалкое существование всего один год, а затем приказал долго жить. Скончалась после вынужденного ухода Полонского и «Красная нива». После того как Полонский вынужден был покинуть «Новый мир», журнал бесславно прозябал вплоть до хрущевских времен, когда его главным редактором вторично назначили Александра Твардовского.

Теперь в помещении, которое занимает «Новый мир», можно заблудиться, как в Критском лабиринте. При Полонском редакция журнала занимала две комнаты и в течение долгого времени состояла из ответственного редактора, двух литературных секретарей – Замошкина и Николая Павловича Смирнова и заведующей редакцией (она же и машинистка) Велоконь.

Полонский был взыскателен, но и внимателен к своим подчиненным. Замошкин говорил мне, что Полонский каждое лето уезжал отдыхать на юг и оттуда посылал посылки с фруктами ему, Смирнову и Белоконь.

Полонский был пунктуален. Скорее перевернулся бы свет, чем Полонский не явился бы в редакцию «Нового мира» в объявленные дни и часы приема авторов. Даже к Твардовскому надо было пробиваться сквозь заградительный отряд секретарш. «Входить без доклада» могли только избранные, только его любимчики. К Полонскому волен был прийти на прием кто угодно. Это я знаю по опыту.

В августе 31-го года я, тогда еще не напечатавший ни единой строчки, пришел на прием к Полонскому и занял очередь после Георгия Никифорова.

Я задумал организовать в институте литературный кружок. Мне хотелось, чтобы руководил им Полонский.

И вот я уже в кабинете ответственного редактора. Человек с носом, как у Сирано де Бержерака, и большими, по-еврейски скорбными глазами встает, пожимает мне руку, предлагает сесть в кресло и, не перебивая, выслушивает.

Я объясняю, почему я как инициатор обратился именно к нему. Для меня он – кормчий лучшего в СССР журнала и прекрасный критик; я мысленно аплодировал ему, когда он напал на Леф; аплодирую и теперь, когда он громит рапповцев; я еще в детстве с живым интересом читал его дореволюционные обзорные статьи, статью о Леониде Андрееве и Федоре Сологубе в доставшихся мне по наследству от отца «Вестнике знания» и «Ежегоднике человеческой культуры».

Все это я выпаливал, а сам смотрел в упор на Полонского и думал «Где петушливый задира и драчун, каким я представлял себе Вячеслава Полонского по его статьям и “Листкам из блокнота”?.. В глазах тоскующее изнеможение…»

Ответил он мне так: