Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1

«Все правильно, но до чего же бездарно!» – как заметил по другому поводу Горький. Однако, слушая Ермолову, читавшую рифмованное изделие Щепкиной-Куперник, никто не оставался безучастным к судьбе попираемой немецким сапогом Бельгии. Если оперная, романсная или песенная музыка прекрасна, то безвкусные или неуклюжие словосочетания стушевываются.

Рисовала мне моя мать внутренний облик Ермоловой, каким он слагался перед ней постепенно.

Как-то Ермолова приехала навестить дочь и внука, живших тогда отдельно, но застала в квартире только мою мать. Она подошла к письменному столу Маргариты Николаевны, взяла лежавшую на столе книгу. Увидев, что автор книги – Арцыбашев, молча пошла мыть руки[68].

Из дома Ермоловой моя мать всякий раз уходила с ощущением, что это не дом Ермоловой, что Ермолова здесь чужая. Отсутствующая, отрешенная, сидела она за обедом, за чаем. Ей словно всегда было холодно, и она зябко поводила плечами, куталась в платок. Морщилась как от боли, когда хозяйничавшая за столом ее золовка, Мария Петровна Шубинская, славившаяся своей скаредностью, обращалась к гостям с вопросом:

– Вы, конечно, больше не хотите чаю?

Когда я переехал в Москву, рассказы Маргариты Николаевны внесли во впечатления моей матери существенную поправку. Дело было совсем не только в том, что уклад жизни тверских дворян Шубинских, от которого припахивало головлевщиной и пошехонской стариной, был чужд Ермоловой. Ермолова была нелюдимка от природы. После революции, когда шубинский дух выветрился из ее дома – муж Ермоловой, Николай Петрович, адвокат-октябрист, эмигрировал, Мария Петровна скончалась, – Ермолову по-прежнему тяготили встречи и беседы с людьми, не принадлежавшими к тесному кругу ее знакомых:

– Маму часто навещал Станиславский, и она всегда была ему рада, но ей трудно было поддерживать разговор. Константин Сергеевич посидит-посидит – видит, что мама играет в молчанку, – и идет ко мне. Но к Станиславскому-то она относилась прекрасно, а вообще актеров, актерскую среду не любила. Знаешь ее афоризм? «Актеры – это не люди».

Няня Маргариты Николаевны, а впоследствии – Коли, «Васильевна», дожившая долгий свой век сперва у нее, потом у него, передвигавшаяся с помощью костылей, но удивительно моложавей! с гладким румяным лицом, спросила меня:

– Ты не знаешь, где сейчас Горький? Он жив? Я ответил, что здравствует, живет постоянно в Италии. Васильевна ушла в воспоминания… В то лето, когда Ермолова в Ялте подружилась с Горьким, она при Васильевне, жившей в Крыму с ней и с Маргаритой Николаевной, сказала Горькому:

– Фу, Алексей Максимыч, какой у вас скверный портсигар!

– А вы подарите получше, – нашелся Горький. Ермолова съездила в Симферополь и привезла Горькому в подарок серебряный портсигар.

Маргарита Николаевна дополнила рассказ Васильевны.

Осенью Горький без предупреждения пришел к Ермоловой. В тот день ей нездоровилось, и она велела лакею говорить всем подряд, что она никого не принимает. Лакей Горького не пустил. Узнав об этом, Ермолова пожалела, но Горького к себе все-таки не позвала. Маргарита Николаевна объяснила это так: Ермолову сдружил с Горьким их общий хороший знакомый, доктор Средин, и встречалась она с ним чаще всего у Средина. А как будет чувствовать себя Горький в особняке Шубинских? Травленым зверем? Или затеет «скандал в благородном семействе»? Не лучше ли поставить точку на этом знакомстве, пока его ничего еще не омрачило, тем более что вряд ли ему суждено развиваться? Но в антракте спектакля «На дне» в Художественном театре Ермолова, в восторге от пьесы, от игры, увидев Горького, с той порывистой непосредственностью, какая вдруг появлялась у нее, когда ей хотелось кого-то поблагодарить за только что ею пережитое сорадование актрисы, так вся и потянулась к нему. Горький сухо с ней поздоровался и отошел.

О нелегком детстве Маргариты Николаевны кое-что рассказала в своих воспоминаниях Щепкина-Куперник.

Вот уцелевшие строки из неопубликованных воспоминаний самой Маргариты Николаевны: