Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1

Учреждений в Перемышле развелось не намного меньше, нежели он насчитывал частных домов. Размножились отделы, подотделы. Возник даже «муниципальный» отдел. Была создана Чеквылап – Чрезвычайная комиссия по выработке лаптей для красноармейцев. Всюду требовались работники. В финансовом отделе служил настоятель собора о. Владимир Будилин. За одной перемышлянкой, по семейным обстоятельствам оставившей службу, на другое утро пришел милиционер и повел в учреждение.

Все новые и новые словосочетания подхватывал я на лету, далеко не всегда постигая их смысл.

– Пора спать, – говорит мне мама.

– Сейчас, сейчас! Я только закончу доклад «по текущему моменту»…

Проходит дня два. Я бью в игрушечный барабан, дую в воображаемые духовые инструменты, пытаясь сыграть «Вы жертвою пали…», произношу трогательную речь.

– Что это у тебя происходит? – любопытствует тетя Соня.

– Похороны гражданским браком.

Оркестр я по разным поводам изображал часто, так как стал часто слышать духовую музыку. Под музыку мимо нас провожали на фронт мобилизованных в Красную Армию. Потом начали под музыку провожать на фронт выловленных дезертиров. Крестьяне, навоевавшись с германцем, только было принялись поправлять расстроенное хозяйство – не тут-то было! Пожалуйте на войну гражданскую: бить Колчака, бить Деникина. Иные мобилизованные, выкинув лозунг: «Да здравствует зеленая крепость!», отсиживались в дебрях. Их ловили и под звуки:

Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнем в борьбе, —

отправляли в распоряжение Калужского военного комиссариата. После того как Владимир Николаевич Панов и моя мать укрыли Васильева, он и Рещиков стали относиться к интеллигенции с полным уважением и доверием. Они задавали в Перемышле тон. Но их обоих перевели в Калугу, а те, что пришли им на смену, поглядывали на интеллигенцию с плохо скрытой враждебностью. Один из комиссаров в разговоре с учительницей музыки высказался откровенно:

– Вы хоть и считаетесь трудовой антилигенцией, а все-таки немножечко из буржуев.

Кстати об Иване Давыдовиче Васильеве: в 22-м году он по собственному желанию вышел из партии. Не принял новой экономической политики: за что, мол, боролись?..

В годы революционного разлива всплыли на поверхность нечистоты. Какие-то нечистоты унесло течением, но другие надолго приставали к берегу. Это дало основание ученику братьев Дуровых, Анатолия и Владимира, Борису Васильевичу Эрфурту, в костюме клоуна выступавшему на перемышльской эстраде, перефразировать Пушкина:

Всегда так будет и бывало,
Таков уж, видно, белый свет:
Мерзавцев много, честных мало,
Начальства тьма, а толку нет.

При словах «Мерзавцев много» он протянул указательный перст в сторону председателя уисполкома Финакина. Финакин и его присные, занимавшие первый ряд, в душевной простоте не приняв четверостишие на свой счет, дружно загоготали.

Нас с матерью «уплотнили». Мы теперь занимали две комнаты: мою бывшую детскую и спальню. В 20-м году нам пришлось дополнительно «самоуплотниться»: мы отдали детскую тете Соне, а сами втиснулись в спальню и темную «проходную».

К интеллигенции с обыском не ходили, но «реквизировать» у моей матери для нужд Союза коммунистической молодежи отцовскую гитару пытались.

Летом 19-го года к нам о матерью явился новый постоялец – Голод – и обосновался надолго.

Мировая война исчерпала государственные запасы продовольствия. Частную торговлю большевики прикрыли. Создали «продотряды» и отбирали хлеб у крестьян. Сколько из-за этих преступных глупостей Ленина и Кº перемерло в России народу – и старых, и малых, и юных, и в средних годах! Вообще государственный ум у Ленина был, конечно, значительно выше, чем у Сталина, но это еще похвала небольшая. Голыми руками вырвать в октябре 17-го года власть у слюнтяя Керенского, этого, по справедливому определению, принадлежащему председателю IV Государственной думы М. В. Родзянко, «гибельного для России государственного деятеля»[33], было делом нехитрым. А вот ввести военный коммунизм, не прекратить красного террора, скосившего видимо-невидимо толковых, предприимчивых, честных людей, захомутать крестьян продразверсткой – все это были судороги обезумевшего зверя. Правда, в 21–22 годах, припертый к стене разрухой в промышленности, разрухой на транспорте, разрухой в сельском хозяйстве, голодом, который в иных губерниях превращал крещеных людей в людоедов, он многое исправил, «осадил назад». Но позади высились горы трупов, высились не на полях утихших сражений, а в глубоком тылу. И войны гражданской, если бы не большевики, у нас не было бы. Когда Европа зализала раны, у нас текла кровь.

А тут еще засуха в Калужской губернии три лета подряд: в 19, 20 и 21-м годах.