Неужели это я?! Господи...

И играл я «хроникально», ничуть не педалируя, гася возможную яркость. Чтобы понять, что есть работа сыщика, я попросил взять меня стажером в один из отделов Ленинградского уголовного розыска. Там я познакомился с интереснейшими людьми, окунулся в рутинную розыскную работу, это помогло мне «быть» в кадре, а не изображать очередного патриотического сыщика с горящим взором.

Пишу эти строки, и вспоминается мне наша компания: бородатый, похожий на лесовика оператор Федосов, придававший кадру характер документальности, художник Светозаров, актеры Болтнев, Кузнецов; там же судьба свела меня с Котэ Махарадзе, с талантливым красавцем Мурманом Джинория. Вспоминаю приобщенного к высшим тайнам Юлиана Семенова, автора сценария; он являлся к нам в пятнистом камуфляже, заросший, в высоких зашнурованных ботинках с толстенными подошвами – только что из Анголы или из джунглей Амазонки, прокопченный пороховыми газами революционных битв.

В Арановиче меня привлекало редкое сочетание какой-то интеллигентной хрупкости с внутренней твердостью, его ясное понимание того, что есть что в нашей жизни. Я как-то спросил его, как мой Костенко относится к тем, кто там, наверху, кто стоит на Мавзолее и принимает парады.

– То есть как это – «как относится»?! Как и все нормальные люди! Он отлично понимает, что те, кто наверху, – бандиты, бандиты, захватившие власть и делающие все, чтобы эту власть не потерять. Но Костенко – профессионал, и он честно работает, чтобы обезвредить обычного преступника.

Многосерийный наш фильм был готов к 9 Мая, Дню Победы, мы посвятили его светлой памяти солдат, отдавших свои жизни борьбе с фашизмом, защищавших свой дом, свою семью, свою Родину.

Не пустили его к 9 мая. Не пустили и позже. Товарищ Хесин, телевизионный цензор, нашел в нем более трехсот «недоработок». Если учесть все его требования, надо было «размонтировать» и убрать многое из фильма, и, заново смонтировав, сделать уже другой фильм, без проблем и вопросов.

Я помчался в Москву, в Останкино. Попробовал выяснить у товарища Попова, крупного начальника на Центральном телевидении, в чем заключается, с его точки зрения, «крамола». Тот уходил от ответа и дружески приглашал сгонять на футбол: сегодня юношеская сборная СССР играет! Я не отставал и получил наконец ответ:

– Вот там у вас в конце фильма показан Трептов-парк в Берлине, с захоронениями советских солдат, погибших в боях за Берлин, и стелы с их фамилиями…

– Да. И что?

– И вот мы видим: Левин. Понимаешь? Левин! Левин! И долго эта надпись видна!

– Ну и что?

– Как что?! Что, одни евреи, что ли, Берлин брали?!

– Почему одни евреи?! Там, на этих стелах, фамилии и русские, и казахские, и грузинские, и украинские… все там! И евреи тоже!

– Да ладно тебе! Вообще у вас там полно евреев: Аранович кто? Француз, что ли? Ну ладно… На футбол идешь или нет?

Мчусь к Лапину – начальнику Гостелерадио СССР. Добиваюсь приема. Сидит усталый, пожилой, высохший человек в сером костюме. Чем-то напомнил мне товарища Шауро из ЦК. Говорю, что на телевидении гробят хороший фильм, уничтожают его многоплановость, хотят превратить в простой детектив с преступлением, поисками и наказанием.

Лапин снимает трубку одного из многих телефонов на столе.

– Что у вас там с фильмом «Противостояние»? Замечания есть? Нет никаких? Значит, все в порядке? Хорошо, так и скажу. – Кладет трубку. – К фильму никаких претензий, так и передайте Арановичу.

– А вот Хесин дал триста исправлений…

Лицо Лапина каменеет. И он железным голосом роняет:

– Повторяю! Все в порядке.

Мчусь в Питер. Вхожу в кабинет нашей киногруппы и говорю, сияя: «Эх, вы! Вот я был у Лапина вчера, к фильму претензий нет!!» – «Да? – отвечает Семен. – А вот это что? Взгляни! Сегодня прислали с телевидения!» – и протягивает мне длиннющую бумажную простыню. А на ней перечислены все замечания к фильму. Более трехсот.

Пришлось Семену выбирать: либо снять свою фамилию из титров, что грозило фильму «лечь на полку», либо пойти на компромисс – «и капитал приобрести, и невинность соблюсти» – постараться, выполняя требования, все-таки сохранить многоплановость картины. Полетело в корзину почти все из кинохроники, многие сопряжения оказались разрушены.

Но невинность соблюсти не удалось. Фильм получился крепкий, но «задуматься» зрителю не пришлось: слишком многое было убрано. Да и то сказать: было восемь серий, стало шесть! Семен ходил убитый, черный – дорого обошлось ему это насилие над собой.

Судьба жестоко обходилась с Арановичем. Он был штурманом военного бомбардировщика. Но случилась авария, в которой он получил травму, несовместимую с профессией авиатора. Семена демобилизовали.

Он поступил во ВГИК. Его всегда интересовало документальное кино. Семен был единственным, кто снял отпевание и похороны Анны Ахматовой. За это его из режиссеров перевели в ассистенты. Приказано было даже уничтожить пленку. К счастью, порядочные люди сохранили часть снятого. И сейчас мы видим на экране похороны великой русской поэтессы благодаря мужеству Арановича.