Невенчанная губерния

Василий Николаевич снял кепи, утёр платком вспотевший лоб и почувствовал приятное прикосновение остужающего ветерка. Представил себе, как в цветущем саду над гладью широко разлившегося озера поманит его вечерними огнями двухэтажная вилла с бассейном и потайными комнатками… Естественно — повсюду будет электричество. Дизельный локомобиль перед войной немцы предлагали за семь тысяч рублей, а после войны многое можно будет купить по дешёвке из списанного военного имущества. Как это в библии? «И перекуём мечи свои на орала, а копья свои — на серпы». Вот когда можно будет развернуться с капиталом! А его капитал лежал в самом надёжном из всех мыслимых хранилищ — под землёй, под его ногами…

Абызову показалось, что упругий луч сентябрьского солнца обласкал его обнажённую голову, что через него соединились земля и небо, его земля и небо! Сладкий трепет пробежал по спине.

Поймав себя на том, что расчувствовался, он тут же отпустил Клевецкого.

— Ступайте в контору и передайте секретарю, чтобы принёс мою шахтёрскую одежду. Я спущусь по новому стволу.

Нельзя сказать, что Абызов пожалел о своей слабости. Минуты, которые он пережил в то утро, давали заряд на месяцы, а возможно — и годы. И всё же он ещё раз убедился, что человеку, который хоть чего-то достиг, нельзя расслабляться. Ни на миг. Это лишь тот, кто лежит в самом низу, может быть спокойным — ему некуда падать.

Уже вечером, когда он поднялся на-гора и помылся в технической бане, прибежал помощник. Мучаясь от того, что не может в присутствии хозяина запустить матом, Шадлуньский выговорил:

— Забастовка-с… ба-а… — ему перехватило дыхание, — балаганы митингуют!

За два с лишним года, с того времени, как Василий Николаевич стал хозяинои Листовской, здесь никаких массовых беспорядков не было. Стачки вспыхивали поблизости: на Рыковке и Провиданке, Щегловке и Зуевке, на заводе Боссе… Вроде бы гремело где-то рядом, сама же гроза проходила стороной.

Но только до сегодняшнего дня.

— Митингуют, значит… — Василий Николаевич задумчиво посмотрел на своего помощника. — Пойдемте послушаем, о чём они там говорят. Счастливая особенность: чем сильнее он волновался, тем более заторможенным выглядел внешне.

— Неужели так и пойдёте? — испугался помощник. — Может быть, позвать Али с его… гм… ребятами? Пораскровянить эти грязные рожи!

— Не понимаете вы тактики. Али — это наш кастет. Оружие, прямо скажем, не дневное.

С этими словами он оставил чистенький предбанник, в который имели право заходить только пять-шесть человек из руководства шахты. До артельных балаганов было минут десять ходу. На шахтном дворе их заметили. Какие-то люди от угольного склада побежали в сторону ламповой и скрылись за нею. «Спешат оповестить, что идёт хозяин, — подумал Абызов. — Тоже неплохо. Это сообщение кое-кого отрезвит ещё до моего прихода. Легче будет сохранить дистанцию».

По склону балки расположились два ряда артельных балаганов. Возле каждого как отпугивающий форпост — дощатая будка дворовой уборной с перекошенными, а то и вовсе оборванными дверями. В летнее время подступы к балаганам надёжно прикрыты плотным облаком вони. Между ними и дорогой у общественного — одного на всех — колодца собралась толпа. Это место называлось Бабий торжок, здесь торговали семечками и редиской, а с наступлением военных трудностей — и костным бульоном в глиняных мисках, пирожками с картошкой, жмыхом…

Абызов и Шадлуньский перебрались через узкоколейку, ведущую к лесному складу, и подошли к приутихшим шахтёрам. Было их человек полтораста. Стоявшие скраю потупили глаза, невольно расступились, пропуская хозяина. Он вошёл в круг, морщась от вони, обвёл взглядом людей.

— Почему не идёте на работу?

Молчали. Это было невежливо по отношению к нему, а потому и опасно.

— Значит, бастуете?

Опять гробовое молчание. Ощупывая взглядом хмурые, замкнутые лица, узнал артельщика Артемия Клысака. Обратился к нему:

— Ты, Клысак, почему молчишь? Какой пример подаёшь людям? Это же забастовка!

И тут за спиной Абызова звонкий молодой голос выкрикнул:

— А что нам остаётся делать?!

Резко обернулся, чтобы увидеть, кто это выкрикнул, но с другой стороны донеслось:

— Жить невмоготу. Норма выше назаровской, а заработки те же.

И — как прорвало: все кричали, выговаривали, хлестали своими обидами, распаляясь при этом. Резко вскинув над собой руку, он заставил всех замолчать — умел пользоваться театральными жестами.

— Давайте говорить по очереди. Ну, кто первый?

Ворчали в толпе, высказывали что-то вполголоса между собой, но выступить вперёд никто не решался.

— Сволочи черноротые… — сказал Шадлуньский, и все это слышали. — Как подходит до дела, так у всех языки в ж…

— Оставьте своё хулиганство! — резко оборвал его Абызов. — Вы такой же наёмный рабочий, как и они!.. Ну, так какие у вас претензии к хозяину?