Невенчанная губерния

Однажды за ужином, когда вся семья собралась за столом, Степан Савельевич — он был совершенно трезв — обратил внимание на нервозное поведение дочерей. Обычно за ужином они рассказывали уличные новости, задирали друг дружку. Мария Платоновна добродушно ворчала на них или хвалила за то, что помогали на кухне. Именно в эти минуты Штрахов чувствовал, что у него есть семья, дом, дети… Под настроение у него можно было выпросить денег на новые полусапожки с каблучком «кантэс» или заручиться обещанием съездить всей семьёй в Бахмут на пассажирском поезде… Он знал такую свою слабость и не противился ей, понимал: за всё хорошее надо платить.

Только вдруг подумал, что и прошлый вечер был не очень весёлый, и позапрошлый… И вообще, что-то изменилось. В своём доме Степан Савельевич никогда не деликатничал.

— Не пойму, — резко положил он ложку на стол, — мы чего это как на поминках. Разве похоронили кого?

— Клевецкого, — сорвалось с языка у Дины. Выпалив это, она уже не могла остановиться. — Леопольда Саввича, царство ему небесное!

— Ты мне загадки брось! Нашла время…

— Вы что, слепые? — со слезой в голосе воскликнула Дина. — Не хотите ничего замечать, даже не догадываетесь. Решать что-то надо. Нацка беременная — от него!

Это было настолько неожиданно, что родители растерялись. Мать только и смогла выговорить:

— Нацка?

До Штрахова наконец дошёл смысл сказанного.

— Это что же… правда? — растерянно посмотрел он на младшую, вроде ещё надеялся, что она начнёт отрицать. Но Наца втянула голову в плечи, уставилась прямо перед собой и молчала. Это взбесило отца. — Ты что же молчишь, когда отец спрашивает! — И так грохнул кулаком по столу, что загремела, падая, посуда.

— Она молчит потому, что сказать нечего, — тихо, но очень чётко пояснила Дина.

Штрахов любил младшую больше других. Новость потрясла его. Огромный кадык на жилистой шее конвульсивно подкатил к подбородку. Сглотнув слюну, он шумно вздохнул — не хватало воздуха. Мария Платоновна, глядя на него, онемела от страха.

— Ш-шкодливый кот, я его заставлю жениться!

— Не выйдет, — холодно сказала Дина, и в этой её холодности сквозило непонятное злорадство. — Не мог же ты женить его на Соне. Ведь её Степашка, твой внук — от Клевецкого.

— Господи, Господи, — запричитала Мария Платоновна, закрыв лицо руками. — Что же будет, что будет!

— Брешешь, — сдавленным, не очень уверенным голосом произнёс отец. Подтвердилась давнишняя догадка — тяжёлая, как надгробие.

— А ты у Сони спроси.

— Цыц! Не устраивай истерики! — Это он кричал уже на жену. — Дома смотреть должна ты! Семья на тебе. Тут ишачишь день и ночь как проклятый, стараешься, а в доме сплошное предательство!

Он ошалело посмотрел на сжавшуюся Нацу, обмершую от страха жену, встретился с холодным взглядом Дины. Она не упустила этой паузы.

— Зачем на маму кричишь? Не она Леопольда в дом привела, не она велела любить и жаловать.

— Хватит! Всё… — Штрахов взялся за голову. — Соня… Наца… Господи! Ищите акушерку, бабку, кого там ещё! Пусть избавляется.

Наца встала, опустила глаза в пол и процедила по слову:

— Я лучше пойду и удавлюсь.

— Тварь! — с непонятной злобой бросила ей Дина. — Она ещё угрожает. Надо её выдать замуж за того коногона — Ромку Саврасова!

— Мне всё равно, — так же тихо, растягивая слова, отозвалась Наца.

— А что? — ухватился за эту спасительную мысль Степан Савельевич. — Сама достукалась.

Мария Платоновна собирала с полу осколки тарелок, Дина ушла в свою комнату, за нею тенью растаяла Наца, и только хозяин всё ещё сидел за столом, время от времени рыча: «Бандиты! Ух, бандиты!»

На следующее утро, явившись на шахту, он первым делом зашёл в контору и — прямо в кабинет главного бухгалтера. Вошёл и, не сказав ни слова, запер двери изнутри на ключ, который торчал в скважине.

— Что это значит? — забеспокоился Леопольд Саввич.

— А я тебе, подлецу, сейчас объяснять буду.

— Какое хамство! Я не допущу… Я… Я… Вон отсюда!

Клевецкий дёрнул на себя ящик стола и трясущейся рукой вытащил маленький, почти игрушечный браунинг в сафьяновом чехольчике с застёжкой. Но Штрахов брезгливо ударил его по руке, пистолет упал на пол. Ухватив бухгалтера своими лапами за мундирчик на груди, Штрахов рывком выхватил его из кресла, потом тряхнул и посадил верхом на стол.

— Да как ты смеешь! Пус-сти меня, не то кончишь на каторге.

— Убивать я тебя не буду, сопля ты напомаженная. Это никогда не поздно, — лишь на миг посмотрел в его глаза Штрахов. — Ты же знаешь, на шахте доброе не всегда получается, а чтобы кого-нибудь угробить — так два раза плюнуть.

Тяжело сопя, Степан Савельевич отошёл в сторону, чтобы не сорваться и не пришибить нечаянно своего благородного «друга», и, как на торгу, изложил суть дела:

— Дочку свою, Нацу, я хочу выдать замуж за коногона с первой шахты Романа Саврасова. Сам понимаешь, негоже ей быть женой коногона. А потому ты пойдёшь к управляющему и попросишь для Романа рекомендательное письмо в школу десятников. Он способный… человеком станет.

Штрахов нагнулся, поднял с полу пистолетик, бросил его в открытый ящик стола.

— Уговор?