Never (СИ)

Не то, чтобы его приглашали. Гиллис, столкнувшись с ним на парковке, радостно буркнул что-то типа: «У Джо вечеринка, приводи девчонок», и сразу же скрылся в прохладном, гудящем кондиционерами тамбуре. Холлэнд проворчала что-то неразборчивое в телефонную трубку сквозь приглушенные смешки Макса. Кристал укатила в Акапулько за каким-то чертом (или Дэном Шарманом, если точнее).

Он переступает порог клуба, и плотные облака дыма окутывают со всех сторон. Клэр Холт почти сбивает с ног и, радостно взвизгнув, тащит его к барной стойке. Почти не удивляется, видя, как проносится мимо Поузи, тискающий незнакомую мулатку, как Хеклин втирает что-то Дилану, развалившемуся на мягком диване с кальяном и, кажется, слышащему лишь каждое третье слово друга.

— Где Джозеф?! – Пытается перекричать музыку Колтон, но Холт лишь улыбается и тащит его дальше. У стойки кто-то всовывает в ладони большой запотевший стакан с адской смесью джина, водки и тоника. Челюсти сводит, а в горле першит. Но на языке остается чуть горьковатый вкус, который хочется немедленно смыть – чистой родниковой водой, если в идеале.

— Сейчас подойдет, выпей еще. – И она растворяется в беснующейся толпе актеров, на глазах теряющих человеческий облик. Растекаясь по венам, алкоголь словно превращает каждого из них – в оборотня, вампира, зомби – всех тех, кого они пытаются изображать на съемочных площадках изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год.

Наверное, это приступ клаустрофобии, потому что горло словно сжимает огромной ладонью невидимый великан, он давит и давит… А стены будто сдвигаются, и мерцающие вспышки света режут глазные яблоки тонким лезвием опасной бритвы.

— Хэй, Колтон! – Неизменно-тошнотворное приветствие, и хлопок ладонью по плечу.

Хэйнс ёжится, будто его морозит, зачем-то нахлобучивает на голову капюшон от толстовки, улыбается криво. Будто лицо его превратилось в силиконовую маску, обездвиженную, безличную, мертвую.

— С днем рождения, чувак!

Из рук в руки нелепый сверток, который он даже не удосужился перевязать праздничной ленточкой. Нахер заморачиваться такой ерундой?

— Кинг? Ты шутишь?

Серые, будто присыпанные пеплом глаза загораются азартом. Он что, мать вашу, угадал? Ну, это ненамеренно, чувак… Морган пахнет яблочным фрешем и текилой, которую отхлебывает прямо из горлышка.

— Будешь?

— Почему бы и нет? Твое здоровье, чувак. С твоим днем.

Алкоголь течет полноводной рекой, что вот-вот выйдет из берегов. Колтон уже не думает, не помнит, что Джозеф Морган – самовлюбленный засранец и самомнение его – размером со штат Техас. Он курит длинные сигареты, пуская колечки дыма, а Джозеф пытается нанизать их на свою, потухшую сигарету. У него длинные пальцы пианиста, и это неожиданно заводит и злит одновременно.

Сознание делает скачок в будущее, и Колтон не понимает, как оказывается на заднем дворе, за клубом, не понимает, что происходит, когда эти пальцы скользят по лицу, будто стараясь рассмотреть, запомнить наощупь. Губы у Джо не шершавые – твердые, а щетина царапает и колет кожу, когда Морган, опуская ресницы, касается его рта. Медленно, так медленно. Жарко. Руки тянутся к пряжке ремня, стягивают джинсы к коленям… Шум и гвалт где-то далеко за спиной затухает, стирается, словно акварельные краски, размытые холодным дождем.

Проходит неделя, за ней другая. Дни и ночи слились в одну сплошную серую ленту, что тянется куда-то вдаль, насколько хватает глаз. Хэйнс курит чуть больше, чем обычно и пьет кофе без сливок. Часто будто выпадает из реальности, задумываясь о чем-то так глубоко, что сам не замечает. После съемок цепляет наушники и гоняет по городу на спортивном велике, пытаясь обогнать верещащие клаксонами, свистящие шинами такси. Желтые, как изжога.

Когда мраморный Porsche тормозит у обочины, преграждая дорогу, он почти влетает в дорогущую тачку, тормозит в последний момент. Дверь открывается, и Морган ступает на тротуар, прячет глаза за зеркальными очками. Черными, как бездонная пропасть. Бля, ну и показушник. Нутро привычно скручивается тугой спиралью отвращения, и тошнота подступает к горлу.

— Надо поговорить… – произносят обветренные губы, но Колтон видит (вспоминает) совсем другую картину. Как вспышки перед глазами. Будто удар в солнечное сплетение с разбега ногой.

— Не о чем говорить, чувак, – и в голосе столько легкомысленного равнодушия, что Морган стискивает челюсть и едва сдерживается, чтобы не встряхнуть коллегу за воротник, как нашкодившего щенка.

— О том, что было…

— Ничего не было. Слушай, я спешу, поговорим как-нибудь в другой раз, хорошо?

Обворожительная улыбка напоследок. Колтон едва заметно пожимает плечами, а взгляд Моргана словно оглаживает эти скулы, которые хочется целовать, слизывая с них его вкус: клюква и мармелад.

Наушники стирают посторонние звуки, громкость – на полную. Так, чтобы барабаны и электро-гитара выбили из памяти, из мыслей все, чего там быть не должно.

У Джозефа рубашка распахнута на груди и мешки под глазами, будто он неделю не спал. Может быть, много работы?