Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит

Дальше рассказывалось о том, как российские спецслужбы убивали людей (и их было немало), особенно русских, тогда как западные спецслужбы не убили ни одного человека. А если вдруг приходил некий циркуляр, требующий вмешательства западных силовых структур, которое, возможно, привело бы к насилию, как тогда поступали руководители западных спецслужб? Они шли в церковь и, преклонив колени, взывали к Небесам с мольбой: «Господи, сделай так, чтобы это была неправда! Сделай так, чтобы это была неправда. Пусть этот документ окажется подделкой, Господи», – изрекали руководители западных спецслужб, в отличие от руководителей российских спецслужб, от которых при встречах только и слышна была ненормативная лексика, что могло показаться странным западному читателю, но объяснялось тем, что в России это в порядке вещей. Все это я прочитал в книге под названием «Икона», ставшей бестселлером и продававшейся в аэропортах Западной Европы.

По сюжету этого детектива-бестселлера, если кто из жителей Запада и переходил на сторону русских, то лишь никчемные алкоголики, которые каким-то необъяснимым образом оказывались во главе западных спецслужб, в то время как русские, передававшие информацию на Запад, были трезвенниками и примерными семьянинами, ненавидели советский строй за его несправедливость и позволяли западным спецслужбам завербовать себя исключительно ради спасения больного сына, которого можно было вылечить только специальными американскими лекарствами; западные агенты передавали им эти лекарства, ничего не требуя взамен, однако после этого российские агенты уже и сами готовы были пойти на предательство; но, даже если они и изменяли своей родине, Советскому Союзу, предательством это трудно было назвать, ведь они действовали из лучших побуждений – так это преподносится в книге. И в какой-то момент я поймал себя на размышлениях в духе манихейцев, что на Западе все хорошие, а на востоке все плохие, хотя нет, в книге все-таки был один пьяница с Запада и один хороший русский.

Форсайт демонстрирует в романе, прямо скажем, завидный дар воображения, потому что такого финала, как в «Иконе», я бы сам ни за что не придумал.

По сюжету, России грозит сползание в нацизм, который может установиться там уже в 1999 году, после очередных выборов, чреватых электоральной победой нацистского и антисемитского блока, что многим кажется очевидным. Чтобы предотвратить это, за несколько месяцев до выборов спецслужбы Великобритании проводят спецоперацию: опираясь на помощь русского митрополита, которого используют втемную и который, в силу того что он русский, изображен несколько туповатым, британские спецслужбы, имея этого единственного агента, умудряются за три недели перевернуть ситуацию с ног на голову, и, пока они все это проделывают, еще раз убеждаются, что такой неадекватной страной, как Россия, нельзя управлять демократическими методами, и ничего тут не поделаешь; в итоге англосаксонские спецслужбы решают найти и посадить на престол прямого потомка последнего царя Николая II, того царя, который только и смог сказать: «Мне жаль», – умом он тоже не блистал, как утверждается в этой книге, поскольку был русским.

Его единственным прямым, или относительно прямым, но самым подходящим потомком – вот так неожиданность! – оказывается англичанин, который в конце концов восседает на всероссийском престоле. В финале все ликуют.

Ни больше ни меньше.

Пожалуй, это самый беспристрастный краткий пересказ романа «Икона» Фредерика Форсайта, который я могу предложить; эта книга и сегодня кажется мне весьма любопытной: она помогает понять, как мы, жители западных стран, обычно представляем себе русских.

Во-первых, нам (большинству из нас) кажется, что русские совсем на нас не похожи, во-вторых, что умом они не блещут, и, в-третьих, что люди они так себе.

Если бы меня попросили найти подходящее слово из того сниженного лексикона, к которому я прибегаю, когда выхожу из себя, я бы сказал, что для большинства из нас, жителей Запада, русские – что-то вроде того типуна, который насылают на язык. Не иначе.

Над этой книгой я работал в тот период жизни – моей и моих современников, – который запомнится как эпоха коронавируса, или пандемии.

Тогда мне часто приходилось сидеть взаперти дома в Казалеккьо-ди-Рено – лишь я, Достоевский и шум холодильника, в то время как снаружи, за стенами дома, только и разговоров было, что о коронавирусе; по вечерам, закончив работу, я заходил в соцсети и читал новости, многие были очень напуганы, но находились и такие, кто ничего не боялся, например мой друг Маттео Б. Бьянки, который спрашивал в соцсетях, как лучше назвать противоположность ипохондрика; по его словам, с началом пандемии коронавируса он чувствовал себя таким антиипохондриком.

Одна девушка ответила, что противоположность ипохондрика, по ее мнению, – это гиперхондрик. Слово мне очень понравилось, прекрасный неологизм; и, если говорить о страхе перед ковидом и всеми вирусами вообще, то я, по-моему, был именно таким гиперхондриком, причем отчаянным.