Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит

Попутно замечу, что мне тоже не раз приходилось жить на Большом проспекте Васильевского острова, и прожил я там достаточно долго; говорю это не для того, чтобы лишний раз упомянуть о себе, а чтобы подчеркнуть, что любители литературы, приезжая в Петербург, почти наверняка поселятся по соседству с одним из тех домов, где жили Гоголь, Пушкин, Тургенев, Лермонтов, Салтыков-Щедрин, Хармс, Блок, Белый, Набоков, Анна Ахматова, Бродский, Довлатов и так далее, и так далее. Конец попутного замечания.

Тогда же, осенью 1846 года, на Большом проспекте Васильевского острова Достоевский с несколькими товарищами организовал в своем доме своеобразную коммуну, которую они называли «ассоциацией».

«Дружеская атмосфера „общежития“, – пишет Евгения Саруханян, автор книги „Достоевский в Петербурге“, – помогла молодому писателю пережить литературные неудачи, тяжесть разрыва… <…> с Белинским».

Участники коммуны пытались жить по системе Фурье, в духе социалистических идей, волновавших в то время молодые умы, причем не только в России (два года спустя, в разгар описываемых событий, в Германии выйдет манифест с красноречивым началом: «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма»).

Обитатели «общежития» посещали «пятницы» в доме Петрашевского, к ним присоединялся и Достоевский. На этих собраниях обсуждалось учение Фурье и его новое общество, разделенное на ячейки – фаланги, проживающие в специальных зданиях – фаланстерах.

В деревне Деморовке, небольшом родовом имении Петрашевского (где у него было душ двести пятьдесят крепостных), зимой 1847–1848 года он построил фаланстер для собственных крестьян, которые, однако, накануне заселения устроили поджог, и огонь все уничтожил.

Как пишет Саруханян, Петрашевский считал, что его современникам, живущим в обществе, «устройство которого не соответствует естественным потребностям человека», нужно время, чтобы понять Фурье.

Еженедельные встречи по пятницам в доме Петрашевского начались за несколько месяцев до его знакомства с Достоевским, зимой 1845 года, объединив молодых социалистов, утопистов, противников крепостного права и сторонников республиканской формы правления, которая должна была сменить правление тирана (на троне тогда сидел царь Николай I).

В 1846 году под редакцией Петрашевского было подготовлено второе издание «Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка».

Он же написал и большинство словарных статей, таких, например, как «Материализм», «Мистицизм», «Мораль», «Естественный закон».

Мистицизм, по мнению Петрашевского, – это огромное заблуждение, «самое большое препятствие на пути прогресса человеческого разума».

Материалистами Петрашевский называл тех, кто «получил ясное представление о материи и духе и пришел к выводу, что ничего, кроме материи, в мире не существует».

Этим словарем, как писал Александр Герцен, кружок Петрашевского «удивил всю Россию». Однако второе издание «Карманного словаря иностранных слов», вышедшее под редакцией Петрашевского в апреле 1846 года тиражом две тысячи экземпляров (и посвященное брату царя, великому князю Михаилу Павловичу), было запрещено цензурой уже через несколько дней, и весь тираж, кроме уже проданных трехсот пятидесяти экземпляров, был изъят из продажи и предан огню – как вскоре случится и с фаланстером в Деморовке.

Книга «Достоевский в Петербурге» увидела свет в 1970 году, поэтому неудивительно, что Евгения Саруханян положительно оценивала кружок Петрашевского, отмечая: Ленин считал, что социалистическая интеллигенция возникает «начиная с кружка петрашевцев».

Удивляет другое, особенно после всего прочитанного (в частности, о тех, «кто получил ясное представление о материи и духе и пришел к выводу, что ничего, кроме материи, в мире не существует»). Удивляет то, что «одним из самых увлеченных членов кружка Петрашевского был Фёдор Михайлович Достоевский».

Свидетельства современников могут как прояснять, так и запутывать картину.

5.7. Поэт Аполлон Майков

Поэт Аполлон Николаевич Майков, родившийся, как и Достоевский, в 1821 году, вспоминал:

«Приходит ко мне однажды вечером Достоевский на мою квартиру в дом Аничкова [Садовая улица, дом 48, недалеко от Сенной площади], приходит в возбужденном состоянии и говорит, что имеет ко мне важное поручение.

– Вы, конечно, понимаете, – говорит он, – что Петрашевский болтун, несерьезный человек и что из его затей никакого толка выйти не может. А потому из его кружка несколько серьезных людей решились выделиться (но тайно и ничего другим не сообщая) и образовать особое тайное общество с тайной типографией, для печатания разных книг и даже журналов, если это будет возможно. В вас мы сомневались, ибо вы слишком самолюбивы… (Это Фёдор-то Михайлович меня упрекал в самолюбии!)

– Как так?

– А вы не признаете авторитетов, вы, например, не соглашаетесь со Спешневым (проповедовавшим фурьеризм).

– Политической экономией особенно не интересуюсь. Но, действительно, мне кажется, что Спешнев говорит вздор; но что же из этого?