Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит

Мне действительно нравятся маргиналы, как подметил мой приятель, а что касается авторов, которых вдруг объявляют сверхважными фигурами, цитатами из произведений которых пестрят книги и газеты и пересыпаны разговоры, модных авторов, на которых все, так сказать, подсаживаются (пока они в моде, на них подсаживаются все), если вам захочется узнать их поближе, то окажется, что это подавленные, измученные, издерганные люди, уязвимые и нездоровые, сидящие на таблетках, страдающие от лихорадки, анемии и одышки, переедающие, мало двигающиеся; всегда находится масса желающих носить их на руках, поэтому они становятся ленивыми, быстро устают, с трудом поднимаются по лестнице, говорят неохотно, от них можно услышать две-три мысли, которые они бесконечно повторяют, как попугаи; они кажутся слабоумными, но, скорее всего, так только кажется, возможно, сейчас просто тяжелый период, нужно набраться терпения, подождать лет тридцать, а потом, если копнуть поглубже, возможно, и удастся понять, что они хотели сказать, когда опьянение ими уже останется в прошлом, минует даже фаза похмелья; и вот тогда, протрезвев, можно услышать их прямую речь, без всякой герменевтики; на этом предлагаю закрыть скобку и завершить абзац, который и так слишком затянулся.

О Пушкине и Гоголе, отцах современной русской литературы («Все мы вышли из гоголевской шинели», – говорил Достоевский), до какого-то момента рассуждать было очень трудно, а вот сегодня трудно говорить об Алексиевич и Гроссмане, а значит, можно снова вернуться к Пушкину и Гоголю; поскольку разговор о Пушкине у нас уже был, поговорим о Гоголе.

5.12. Николай Гоголь

Когда читаешь Гоголя (который родился в 1809 году, через десять лет после Пушкина), на память приходят слова Евгения Замятина, сказанные в двадцатом веке: «Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: ее прошлое».

Частный пристав из рассказа «Нос», как пишет Гоголь, «всему предпочитал государственную ассигнацию. „Это вещь, – обыкновенно говорил он, – уж нет ничего лучше этой вещи: есть не просит, места займет не много, в кармане всегда поместится, уронишь – не расшибется“».

Когда Акакий Акакиевич, главный герой повести «Шинель», проходит через кухню к портному, который вскоре возьмется шить ему эту самую шинель, мы видим такую картину: «Дверь была отворена, потому что хозяйка, готовя какую-то рыбу, напустила столько дыму в кухне, что нельзя было видеть даже и самих тараканов».

А когда Акакий входит в комнату к портному, тот работает, сидя по-турецки. «Ноги, по обычаю портных, сидящих за работою, были нагишом. И прежде всего бросился в глаза большой палец, очень известный Акакию Акакиевичу, с каким-то изуродованным ногтем, толстым и крепким, как у черепахи череп».

А чего стоит незабвенная круглая табакерка портного «с портретом какого-то генерала, какого именно, неизвестно, потому что место, где находилось лицо, было проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольным лоскуточком бумажки».

Жену цирюльника в «Носе» Гоголь описывает как «довольно почтенную даму»; в этой характеристике внимательный читатель узнает предтечу диалога в романе «Мертвые души» между «просто приятной дамой» и «дамой приятной во всех отношениях».

Гоголь не упоминает социального положения этих дам, чтобы обойтись без ярлыков; по той же причине он не называет должность «одного значительного лица», которое появляется ближе к концу «Шинели», когда главный герой Акакий Акакиевич, бедный переписчик в чине титулярного советника, несколько месяцев копит деньги, чтобы сшить новую шинель, которую у него тут же украдут. Пытаясь добиться справедливости, Акакий Акакиевич следует чьему-то совету и обращается к значительному лицу, которое в каком-то смысле и есть главная жертва всей этой истории.