Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит

«„Читает он про смерть студента, – передавал мне потом уже наедине Григорович, – и вдруг я вижу, в том месте, где отец за гробом бежит, у Некрасова голос прерывается, раз и другой, и вдруг не выдержал, стукнул ладонью по рукописи: «Ах, чтоб его!» Это про вас-то, и этак мы всю ночь“. Когда они кончили (семь печатных листов!), то в один голос решили идти ко мне немедленно: „Что ж такое что спит, мы разбудим его, это выше сна!“».

Некрасов обещает в тот же день отнести рукопись Виссариону Белинскому.

1.14. Виссарион Белинский

Самыми известными русскими публицистами того времени были не те, кто писал про политику, как сегодня в Италии, а те, чьей сферой интересов была литература, кто рассказывал о книгах и поддерживал писателей; самым знаменитым из русских публицистов той эпохи был Виссарион Белинский.

Для России начала девятнадцатого века Виссарион Белинский был кем-то вроде Марко Травальо[15] для сегодняшней Италии, с той существенной разницей, что Белинскому не приходилось иметь дело с людьми типа Берлускони, Берсани, Д’Алема, Вельтрони, Ренци, Сальвини, Ди Майо или Ди Баттиста[16]. Круг его интересов – Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Достоевский, Герцен, Лесков, Аксаков, Гончаров, Салтыков-Щедрин…

Стоит ли говорить, что это было необыкновенное время.

1.15. Дневник писателя

Спустя тридцать с небольшим лет, в 1877 году, в январском номере журнала «Дневник писателя», выпускавшегося Достоевским в одиночку и имевшего необыкновенный успех, он вспоминал:

«Все наши критики (а я слежу за литературой чуть ли не сорок лет), и умершие, и теперешние, все, одним словом, которых я только запомню, чуть лишь начинали, теперь или бывало, какой-нибудь отчет о текущей русской литературе чуть-чуть поторжественнее (прежде, например, бывали в журналах годовые январские отчеты за весь истекший год), – то всегда употребляли, более или менее, но с великою любовью, все одну и ту же фразу: „В наше время, когда литература в таком упадке“, „В наше время, когда русская литература в таком застое“, „В наше литературное безвременье“, „Странствуя в пустынях русской словесности“ и т. д. и т. д. На тысячу ладов одна и та же мысль. А в сущности, в эти сорок лет явились последние произведения Пушкина, начался и кончился Гоголь, был Лермонтов, явились Островский, Тургенев, Гончаров и еще человек десять по крайней мере преталантливых беллетристов».

Можно назвать также и самого Достоевского, и Льва Толстого, Николая Лескова, Александра Герцена, Сергея Аксакова, Николая Чернышевского, Михаила Салтыкова-Щедрина, Фёдора Тютчева, Николая Некрасова и Афанасия Фета. И это как минимум. Не говоря уже о Козьме Пруткове, авторе знаменитых афоризмов: «Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану. Никто не обнимет необъятного. Если хочешь быть счастливым, будь им».

1.16. Но вернемся в май 1845 года

Некрасов приносит рукопись Белинскому.

«Новый Гоголь явился!» – закричал Некрасов, входя к нему с «Бедными людьми». «У вас Гоголи-то как грибы растут», – строго заметил ему Белинский, но рукопись взял. Когда вечером Некрасов опять зашел к нему, Белинский встретил его «в волнении» со словами: «Приведите, приведите его скорее!»

И вот Некрасов приводит к нему Достоевского.

1.17. Одной чертой

«Помню, – пишет Достоевский, – что на первый взгляд меня очень поразила его наружность, его нос, его лоб; я представлял его себе почему-то совсем другим – „этого ужасного, этого страшного критика“. Он встретил меня чрезвычайно важно и сдержанно.

„Что ж, оно так и надо“, – подумал я, но не прошло, кажется, и минуты, как все преобразилось: важность была не лица, не великого критика, встречающего двадцатидвухлетнего [на самом деле ему уже двадцать три] начинающего писателя, а, так сказать, из уважения его к тем чувствам, которые он хотел мне излить как можно скорее, к тем важным словам, которые чрезвычайно торопился мне сказать. Он заговорил пламенно, с горящими глазами: „Да вы понимаете ль сами-то, – повторял он мне несколько раз, вскрикивая по своему обыкновению, – что это вы такое написали!“ Он вскрикивал всегда, когда говорил в сильном чувстве.