Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит

Полина между тем влюблена во француза де Грие и совершенно не считается с чувствами Алексея Ивановича.

«Вы мне в последний раз, – говорит ему Полина в начале романа, – на Шлангенберге, сказали, что готовы по первому моему слову броситься вниз головою, а там, кажется, до тысячи футов. Я когда-нибудь произнесу это слово единственно затем, чтоб посмотреть, как вы будете расплачиваться, и уж будьте уверены, что выдержу характер. Вы мне ненавистны – именно тем, что я так много вам позволила, и еще ненавистнее тем, что так мне нужны».

Выслушав ее, Алексей Иванович погружается в размышления:

«Клянусь, если б возможно было медленно погрузить в ее грудь острый нож, то я, мне кажется, схватился бы за него с наслаждением. А между тем, клянусь всем, что есть святого, если бы на Шлангенберге, на модном пуанте, она действительно сказала мне: „Бросьтесь вниз“, то я бы тотчас же бросился, и даже с наслаждением. Я знал это. Так или эдак, но это должно было разрешиться. Все это она удивительно понимает, и мысль о том, что я вполне верно и отчетливо сознаю всю ее недоступность для меня, всю невозможность исполнения моих фантазий, – эта мысль, я уверен, доставляет ей чрезвычайное наслаждение; иначе могла ли бы она, осторожная и умная, быть со мною в таких короткостях и откровенностях? Мне кажется, она до сих пор смотрела на меня как та древняя императрица, которая стала раздеваться при своем невольнике, считая его не за человека».

Невозможная любовь, заставляющая вспомнить слова Граучо Маркса: «Я бы не хотел вступить в клуб, который принял бы человека вроде меня».

События в романе развиваются стремительно, расстановка сил полностью меняется, как всегда у Достоевского. Вместо ответа на телеграммы, которые генерал одну за другой посылает в Россию, спрашивая: «Умерла ли, умерла ли?» – происходит удивительное событие, о котором я предпочел бы здесь не рассказывать: возможно, кто-то сам захочет прочитать «Игрока», если еще этого не сделал. Так что раскрывать все тайны я не буду, хочу только сказать, что поведение Алексея Ивановича выглядит довольно странно, о чем в конце романа хорошо сказала мадемуазель Бланш, на мой взгляд: «Ты умный и добрый человек, и… и… жаль только, что ты такой дурак! Ты ничего, ничего не наживешь! Un vrai russe, un calmouk!»[64]

Как тут не вспомнить слова, сказанные Раскольникову Разумихиным во второй части «Преступления и наказания»: «Видишь, Родя, я сознаюсь, ты малый умный, но ты дурак!»

И еще хочу отметить, что в «Игроке» самым большим дураком (пользуясь определением Достоевского) оказывается самый высокопоставленный персонаж – генерал. Фигурирует генерал и в романе «Идиот», служа наглядным подтверждением того, что в глупости тоже есть свое очарование; он также иллюстрирует тот факт, что внутренняя иерархия в произведениях Достоевского не имеет ничего общего с иерархией, принятой в обществе, потому что, как говорил человек из подполья, «умный человек и не может серьезно чем-нибудь сделаться, а делается чем-нибудь только дурак».

И последнее, что я хочу отметить, говоря об «Игроке»: на самом деле главный герой романа – это игра, рулетка, ради которой игроки долгими часами «сидят с разграфленными бумажками, замечают удары, считают, выводят шансы, рассчитывают, наконец ставят и – проигрывают точно так же, как и мы, простые смертные, играющие без расчету, – говорит Алексей Иванович и добавляет: – Но зато я вывел одно заключение, которое, кажется, верно: действительно, в течении случайных шансов бывает хоть и не система, но как будто какой-то порядок, что, конечно, очень странно. Например, бывает, что после двенадцати средних цифр наступают двенадцать последних; два раза, положим, удар ложится на эти двенадцать последних и переходит на двенадцать первых. Упав на двенадцать первых, переходит опять на двенадцать средних, ударяет сряду три, четыре раза по средним и опять переходит на двенадцать последних, где, опять после двух раз, переходит к первым; на первых опять бьет один раз и опять переходит на три удара средних, и таким образом продолжается в течение полутора или двух часов. Один, три и два, один, три и два. Это очень забавно. Иной день или иное утро идет, например, так, что красная сменяется черною и обратно почти без всякого порядка, поминутно, так что больше двух-трех ударов сряду на красную или на черную не ложится. На другой же день или на другой вечер бывает сряду одна красная; доходит, например, больше чем до двадцати двух раз сряду и так идет непременно в продолжение некоторого времени, например в продолжение целого дня. Мне много в этом объяснил мистер Астлей, который целое утро простоял у игорных столов, но сам не поставил ни разу. Что же касается до меня, то я весь проигрался дотла и очень скоро».

11.11. То же самое сто лет спустя